– Ты ее напугал.

– Что я такого сказал? – Он развел руки жестом оскорбленной невинности.

– Не в словах дело…

– Она твоя подруга. Сколько вы уже знакомы, а? Лет шесть-семь?

– Семь.

– А я до сих пор ее не видел.

– Она застенчива.

– А я любопытен.

– Ты смотрел на нее оценивающе. Даже с подозрением!…

Рикмен шумно вздохнул:

– Что я могу тебе на это сказать? Я коп.

– Во-первых. И в-последних.

Он заметил шутливый огонек в ее глазах и решил, что можно безболезненно вернуться к цели своего визита.

– Я переживал за тебя.

Грейс неожиданно перешла в наступление:

– Ты врываешься сюда, прерываешь мой прием, пугаешь мою переводчицу своим сходством с копом…

– Да-а? И на кого это, интересно, похожи копы?

Тень улыбки пробежала по ее губам.

– На тебя, – сказала она.

– Помнится, раньше ты говорила, что я похож на боксера, – парировал Рикмен.

– На боксера, проигравшего матч. – Сейчас она уже действительно шутила. – Чересчур много ран для удачливого драчуна. – Кончиками пальцев она провела по шраму на его подбородке, дотронулась до рассеченной брови.

Он поймал ее руку и посмотрел ей в лицо:

– С тобой все в порядке?

– Все хорошо. – Голос был тверд, но на Рикмена она не глядела.

Он пытливо заглянул ей в глаза, и она, вздохнув, объяснила:

– Я уже видела трупы раньше, Джефф. Работала с ними. Делала вскрытия. Я даже расчленяла их, когда была студенткой.

Он продолжал смотреть на нее.

– Но никогда не обнаруживала труп, так ведь? – сказал он.

Он заметил в уголках ее глаз слезы. Румянец к ней так и не вернулся, а морщинки между бровей казались заметнее, чем обычно. Она повторила:

– Все хорошо. Не беспокойся.

Он перевел дыхание.

– Расследованием руковожу я, – сказал Рикмен и погладил ее руку, лежавшую в его руке.

Она кивнула и нахмурилась, пытаясь уяснить серьезность ситуации. Повторила слово в слово:

– Расследованием руководишь ты, – будто желая вникнуть в смысл его слов. И тут же, мотнув головой, отбросила задумчивость, став вдруг бодрой и деловитой. – И это правильно. Мы должны обсудить это дома.

Он смотрел на ее ладонь, такую маленькую, такую искусную.

– Ли Фостер оказался прав, – сказал он. – Он говорил мне, что ты будешь держаться молодцом.

– Он мудрый и чудный сержант-детектив, – рассмеялась она.

– Ты просто не умеешь быть серьезной! – Рикмен нагнулся поцеловать ее.

Губы Грейс были холодны как лед.

– Он уехал.

Наталья сидела, съежившись, на низком парапете, окружавшем площадку для парковки позади клиники. После холодного утра воздух, тяжелый и неподвижный, так и не прогрелся; неясный солнечный свет мерцал бликами на крышах машин.

– Что?

На лице Натальи застыл испуг, лицо вытянулось и пожелтело. Грейс стало неловко: она вовсе не рассчитывала застать Наталью в такой сложный эмоциональный момент, но невольно обнаружила страх подруги перед полицией. Грейс решила применить отвлекающий маневр.

– Дай и мне одну, – попросила она.

– Сигарету? – удивилась Наталья. – Я и не знала, что ты куришь.

Грейс села рядом на парапет:

– Эх, не видела ты меня в моей бесшабашной юности! Пятнадцать лет прошло, а меня все еще тянет.

Наталья передала ей пачку вместе с зажигалкой и с любопытством смотрела, как Грейс закуривает.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

Грейс нахмурилась, подумав: «Только что Джефф спрашивал то же самое».

Наталья ждала ответа. Не услышав, поторопила:

– Ну?

– Сама не знаю, – ответила Грейс. С Натальей ей проще быть откровенной, чем с Джеффом. – Скорее я чувствую какое-то оцепенение. – Она взглянула в сочувствующее лицо Натальи, понимая, что в Хорватии той пришлось видеть кое-что похуже. – Видишь ли, я не испугалась, но меня потрясло… – «Какое же тут уместно слово? А, вот!» – Презрение! Как можно так пренебрежительно обращаться с другим человеком, с женщиной?!

– Можно, если не считать ее за человека. – Глаза Натальи вспыхнули, она отвернулась, встала и, раздавив каблуком недокуренную сигарету, сказала: – Нам пора. Следующая – миссис Дюбуассон.

Грейс подставила лицо теплому осеннему солнцу. По ту сторону паркинга в ветвях платана монотонно чирикал воробей.

– Миссис Дюбуассон, – повторила она со вздохом.

Они знакомы с Натальей уже семь лет: вместе работают, вместе ходят обедать и по магазинам, а подруга по-прежнему уходит от разговоров о своем прошлом. Грейс встречала такое у людей, перенесших травму: неуместный стыд за свое увечье. Чувство вины за то, что остался в живых. Она считала своей личной неудачей то, что так и не смогла убедить Наталью, что той не за что себя осуждать.

Сержант Фостер остановился чуть дальше нужного ему дома. Часть улицы все еще была выгорожена лентой, и найти свободное место было труднее, чем обычно. Фостеру позвонил Тони Мэйли – криминалисты взяли все необходимые им пробы, теперь можно начинать расследование, проводить опознание.

Ли махнул удостоверением, и ему разрешили перескочить через ленту ограждения. Перед домом дежурил здоровенный румяный констебль. Фостер засунул большие пальцы за ремень и, стараясь не привлекать внимания, осмотрел дом. На окнах верхнего этажа не было ни штор, ни жалюзи. Проемы, как заплатами, закрыты кусками картона, перекрещенного лентами скотча. Одно из окон второго этажа затянуто грязной простыней, прибитой гвоздями. Цвет стен определить невозможно, поскольку почти вся краска давным-давно отслоилась. На крыльце, растрескавшемся и неровном, не осталось ни одной целой плитки – в прошлом, судя по осколкам, плитка была красной. Палисадник состоял из одного-единственного одичавшего куста златоцвета, сумевшего прорасти сквозь безобразно положенный асфальт. Несколько запоздалых бабочек порхали над его цветами в поисках нектара.

– Симпатично, правда? – спросил Танстолл.

«Ланкаширский акцент, – отметил про себя Фостер. – Захолустье».

– Отличный участок под застройку, приятель, – сказал он вслух.

Танстолл глянул через плечо, на лице сомнение.

– Думаете?