– Сколько ей лет?

– Тринадцать.

– Плохое число, – вырывается у меня, и я тут же понимаю, что на мгновение отвлекся от разговора. Спохватываюсь: – Но возраст хороший. Золотой возраст!

Киев. Сентябрь 1983 года. Суббота.

За окном шелестит по листьям дождь. Окно давно не мытое. В коридоре роддома тихо. Под холодной батареей стоит блюдце с молоком, возле него спит котенок. Рыжий и худой. Толстая нянечка в грязном белом халате, проходя мимо, останавливается, опускается на корточки и гладит спящего котенка.

– Бедолашный, – говорит она сочувственно. Потом поднимается и, не обращая на меня никакого внимания, уходит.

Приглушенный крик роженицы долетает откуда-то из недр роддома. Я тоже в этих недрах, но, судя по крику, между мной и роженицей две-три двери или перегородки. Может, это Светка?

Я прислушиваюсь. Снова звучит крик, но крик не голос – трудно разобрать, кому он принадлежит.

Снова тишина. Котенок проснулся и пьет молоко.

Женщина-врач быстро проходит коридором и исчезает за белой дверью. На двери никакой таблички нет, значит, и за ней нет ничего конкретного. Просто кто-то рожает.

Снова крик, только теперь уже другой.

Опять мимо меня проходит толстая нянечка. В руках швабра и железное ведро, на котором красной краской написан инвентарный номер.

– Извините, – останавливаю я ее. – А сколько обычно роды тянутся?

– Пока ребенок не родится, – отвечает она и уходит.

«Ну ладно, будем ждать», – вздыхаю я. Потом думаю, что даже чекушки крымского портвейна с собой не принес, чтобы отпраздновать! Смотрю на часы, подаренные тестем перед свадьбой. «Ракета», белый металл, хромированный браслет. Половина второго ночи.

В коридор входит женщина-врач. Ее взгляд останавливается на мне.

– Ваш ребенок родился мертвым, – говорит она таким тоном, будто я в чем-то виноват.

Я растерян. Я не знаю, что делать.

– Мальчик? Девочка? – спрашиваю.

– Мальчик. Жену вашу оставим здесь на три дня, пока швы не схватятся. А вы можете идти.

Киев. Май 2015 года.

Генерал Светлов мог бы быть министром обороны. Если бы был повыше ростом или если бы я наплевал на мнение Коли Львовича. Впрочем, это и есть его мнение. Министр обороны должен быть заметной фигурой. Именно фигурой, а не личностью. А генерал Светлов – личность. Но не высокая – ростом. Жаль. Мне он искренне предан.

Он зашел и стоит в моем кабинете. Ждет, когда я взглядом укажу ему на кресло.

– Садись, садись, Валера! Чай? Кофе?

Он отказывается. Раскрывает кожаную папочку и поднимает взгляд на меня.

– Я принес список для операции «Чужие руки». Семьдесят две фамилии. В основном из Москвы, но есть несколько человек из Красноярска, Кронштадта и Питера. За них – ручаюсь. На сделку с совестью не пойдут.

– А что думаешь по поводу их списка?

– Старые данные. Из пятидесяти трех в наличии только сорок, из сорока я бы головой ответил за двадцать восемь. Проверенные. Остальные?.. – Он пожимает плечами. – Хорошо бы в грязь лицом не ударить.

– Добро. Оставь эти двадцать восемь, добавь от себя человек тридцать и собери их всех послезавтра в Пуще-Водице в нашем санатории. К одиннадцати утра, и без лишних ушей. Я подъеду. Только все это между нами.

Светлов кивает.

Через полчасика мне хочется размяться. Я делаю перед зеркалом несколько взмахов руками, но мой взгляд опять упирается в веснушки, буквально засыпавшие мое лицо. Пропадает всякое желание. Выхожу в коридор. В конце коридора возле лестницы – наш маленький блокпост с охраной. Возле ближайшей двери копошится столяр в спецовке. Откручивает с дверей табличку. На табличке:

Отдел регистрации обращенийГресь Надежда Павловна

– И что здесь теперь будет? – спрашиваю я.

Столяр, оказывается, не слышал, как я подошел. Пугается.

– Я не знаю. Начальник велел снять, а повесить новую не говорил.

– А кто твой начальник?

– Николай Львович.

– А где он сейчас?

– У себя, только он занят…

«Ах ты ж римский гусь! – думаю я. – Занят?!»

Поднимаюсь в его приемную на третьем этаже. Секретарша из-за стола – прыг!

– Я сейчас ему скажу! – звенит тонкий голос.

– Не надо, я ему сам скажу!

Он беседует с двумя посетителями. Я узнаю их лица – депутаты. Только не помню, из чьего они клана.

– А ну выйдите на хер! – приказываю я, и оба депутата вышмыгивают. Легко и беззвучно, несмотря на свое грузное телосложение.

– У нас все нормально, – говорит негромко Коля Львович. – Никаких ЧП. Через час буду докладывать об обстановке…

– А что ты собираешься разместить в Отделе регистрации?

– Что, нажаловалась сука! – Испуганная улыбка превращается в оскал. – Я же ей не хуже пообещал, да еще и телевизор с микроволновкой.

– Оставь Павловну в покое. Не жаловалась она! Просто объясни, что будет в том кабинете!

Коля Львович перевел дух. Сосредоточился.

– С вами же невозможно спокойно говорить, господин президент! А нам часа два нужно, чтобы я все толком объяснил.

– Хорошо. Переноси встречу с послом Израиля на завтра, и жду тебя через полчаса у себя. И доклад об обстановке не забудь!

Разворачиваясь, я видел, как побледнел Коля Львович. Не могу и не хочу скрывать тот факт, что его напуганный, взволнованный вид вызвал во мне чувство удовлетворения. Почаще бы он бледнел!

Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.

Дождь шелестит по листьям. Все размыто. И под ногами, и перед глазами. Осень везде, даже внутри меня. Я, несостоявшийся отец, бреду вдоль дороги домой. Усталое безразличие вдруг уступило место слезам. Слезы стоят в глазах, словно из солидарности с осенним дождем.

Я сворачиваю на Туполева. Размытый желтый цвет фонарей и такие же желтые глаза автофар – вот и все освещение этой ночи.

Над овощной фабрикой – легкое зарево тепличного люминесцентного света. Возле ворот фабрики на лежащем фонарном столбе кто-то сидит. Я подхожу ближе и улавливаю негромкие ритмичные всхлипы.

Приседаю на корточки и заглядываю в лицо, уставшим подсолнечником наклоненное к земле.

– Тебе плохо? – спрашиваю.

– Очень плохо! – отвечает молодой девичий голос. – Меня с работы выгнали!