– Нет, ну надо… – хохотала тетка, – …«крестный отец в отставке»! – цитировала она Анну.

– Ма-ма… – подхватывала племянница – …маньячелло на природе…

– Кри-криминал… – вытирала смешливую слезу Лена, – на неслышной, страшной машине. С ночи не было, а утром – раз, и образовался!

И они хохотали, вспоминая Бибиси с ее подозрениями и Анютины предположения одно другого краше и загадочней, пока приступ смеха не остановил прозвучавший звонок тетушкиного смартфона.

– Ладно, – посмотрела на экран телефона Александра Юрьевна и, досмеиваясь, стирая выступившую слезинку, отослала девиц: – Идите уже, мне поговорить надо.

Лена принялась убирать со стола, махнув рукой Анне, что, мол, сама справится, и та, поднявшись на второй этаж, забрала с балкона этюдник с прикрепленным к нему портретом соседа, так взбудоражившего воображение Степаниды Ивановны и самой Анны. Ушла в комнату, чтобы не прислушиваться невольно к теткиному голосу, и, сев в кресло, принялась пристально изучать свой рисунок.

«Что же в тебе не так? Почему ты не получился? Точнее, почему получился именно таким?»

С самого раннего детства Анна обладала феноменальной, так называемой фотографической памятью на лица, и не только на них – на заинтересовавшие ее предметы, вещи, увиденную природную картинку, чем-то зацепившую внимание или очаровавшую девочку. Способность эта только развивалась и крепла по мере взросления и становления Ани.

А после того как она, будучи подростком, пережила тяжелую, страшную для себя потерю близкого человека, у нее внезапно открылось пугающее и странное художественное дарование, можно сказать, сверхспособность, что ли.

Аня и до этого могла по памяти нарисовать портрет любого человека, если он заинтересовал ее. Но этот не то дар, не то проклятье обострил ее интуицию, многократно усилив внутреннее художественное видение, чутье, которое вдруг стало более глубоким, мощным, позволявшим ей тонко чувствовать скрытую природу вещей, людей, как бы видеть мысленным взором настоящую, истинную сущность, душу объекта и переносить ее на холст.

Поначалу это происходило совершенно непроизвольно, спонтанно, не подчиняясь ее воле и желанию. Анна садилась над чистым холстом или в большинстве случаев листом рисовальной бумаги, закрывала глаза, представляя себе человека, и ее словно накрывало каким-то коконом, погружая в особое состояние сознания, в котором она изображала то, что видела внутренним взором.

Боль, страх, мучительность жизни, тайные страсти и порочные желания – все открывалось в людях на ее портретах, и было это завораживающе мощно, истинно, прекрасно и пугающе правдиво.

Каждый одаренный художник должен чувствовать истинную природу вещей и передавать ее в своем творчестве, если он, конечно, талантливый художник, а не маляр, но чтобы так… Это все-таки перебор.

Далеко не каждому понравится узреть свою истинную сущность, свои глубокие скрытые переживания.

Но Анна могла нарисовать прекрасную искусную работу и не прибегая к своей уникальной способности. Более того, с годами она научилась управлять своим даром и входить в измененное состояние, когда этого хотела. Но старалась обращаться к нему как можно реже, только если ей самой хотелось и требовалось понять истинную сущность человека или ее об этом просил сам заказчик.

Честно говоря, Анна нечасто обращалась к своей способности, когда работала над портретами, зато с удовольствием погружалась в нее, в то особое состояние измененного сознания, когда изображала городские или природные пейзажи, красивые уголки природы, и получалось потрясающе, даже вон дом того самого «Летучего голландца», так притягивавший ее своей необычностью, подсеченный ее даром, стал и вовсе волшебным. Все приобретало наполненность смыслом, словно проявлялась сама суть домов, улиц, природных уголков, какая-то недосказанная ими тайна, сила или слабость этого места. Не объяснить. Жалко, что рисовать ей приходится не так часто, как хотелось бы.

«Ладно», – отложила Анна портрет в сторону и, задумавшись, засмотрелась в окно. Удивительно, но почему сквозь лицо этого мужчины проступает лик другого человека? Очень похожего, но другого: молодого, легкого, бесшабашного.

Другой облик, другая личность, другая жизнь. Очень странно.

Да и ладно, бог с ним, что гадать, оборвала свои размышления Анна, возвращаясь из рассеянного состояния созерцания в реальный мир. Прислушалась к голосу тетушки, все так же продолжавшей разговор с кем-то по телефону, и подумала – а не съездить ли на залив?

Сегодня она нарушила свой как-то сам собой установившийся порядок дня, увлекшись с самого раннего утра портретом таинственного угрюмого соседа, «Летучего голландца». А что, ему подходит аналогия – он как призрак: появился – исчез. Молча, пугающе необъяснимо…

Ну что такое – снова куда-то мысли ускакали. Так, про залив.

Ане редко удавалось вырваться в загородный дом тетки, потому что, как ни крути, а права Александра Юрьевна: слишком уж много она работает, бесконечно влюбленная и увлеченная своим делом, и когда погружалась в очередной проект со всеми мыслями, эмоциями, настройками, не могла остановиться, пока не заканчивала, настолько завораживалась и жила им. Да и домашних дел хватало, и Ромка…

Словом, редко получалось вырваться на день-два, а уж так, как нынче, аж на три недели безмятежности и чистого отдыха, так это, пожалуй, первый раз за все время существования поселка.

Да-а-а, поселок.

Сказочная, неповторимо прекрасная северная природа Приладожья, два с половиной – три часа быстрой езды от Питера на машине, а словно в другой мир попадаешь, в параллельное, удивительное, волшебное пространство.

Поселение раскинулось на берегу большого глубокого озера, тянущегося километров на пять вдаль расширяющимся клином, на образовавшейся приличного размера, можно сказать, котловине, приподнятой над озером метров на пять и окруженной сродни дну огромной чаши скальными выступами и горками, поросшими лесом, взбиравшимся по ним от самого озера. Слева, на севере, метров на семьдесят – каменная горушка, поросшая соснами, справа холм пониже.

С третьей стороны – возвышенность, через которую переваливала единственная дорога, ведущая в поселок, была самой незначительной, а от дороги, вдоль которой, как почетный караул, стройными ровными рядами стояли матерые сосны, в обе стороны простирался густой лесной массив, что окружал котловину с поселком на нем на многие километры.

Красота, непередаваемая словами, – величественная, мощная северная красота. У Анны каждый раз, как она приезжает сюда, дух захватывало и руки сами собой непроизвольно тянулись нарисовать, запечатлеть, ухватив моменты разного освещения дня, вечера, утра, передать эту красоту.

Когда поселок только проектировался, обсуждали несколько вариантов его названия, и все как один пышные, с претензией на вычурность и роскошь: например, всерьез рассматривалось «Парадиз» в разных вариациях. Но Александра Юрьевна, иронично посмеиваясь, остудила пафосный порыв проектировщиков: