– Бывает, уж коли вы об этом говорите, – ответил Николай. «Опять начинаются уговоры, – подумал тоскливо, – сейчас будет припугивать ответственностью… Ох, и влип ты, Коля, ох, и влип!»

– Николай Константинович, прошу понять меня правильно… Я хочу убедиться, что письмо написано именно вами, что в самом этом факте нет провокации, что вы готовы поделиться своими подозрениями…

– Да уж поделился, чего об этом трепаться?

– Очень хорошо, – голос собеседника был мягок, речь лилась свободно, ему не приходилось подыскивать слова, все они у него были наготове и разговаривать ему с Пахомовым было легко и просто. – Уж коли все подтвердилось, все, как говорится, всерьез, я завтра же подключаю следователя. Он и займется вашим письмом и вами.

– Это в каком смысле? – Николай чутко уловил перемену и в голосе собеседника и в содержании его слов – прокурор явно нанес удар.

– В том смысле, – охотно подхватил Анцыферов, – что следователь пришлет повестку, вы явитесь на допрос, подробно расскажете обо всем, что знаете, обо всем, что написали в письме, о чем умолчали, что предпочли забыть… И так далее. Следователь запишет ваши слова, вы поставите под ними свою подпись, он предупредит о том, что ложные показания влекут за собой уголовную ответственность, а они действительно грозят уголовной ответственностью. И начнется большая, кропотливая работа. К подобным заявлениям, как вы сами понимаете, мы не можем относиться легковесно. Брошено обвинение уважаемым людям, поставлена под сомнение не только их честь, но и честность. Кроме того, мы должны быть уверены, что за вашими обвинениями не стоят козни политического характера. Есть немало людей, готовых вернуть нас к постыдному прошлому. Вы, очевидно, знаете, уважаемый Николай Константинович, что в задачу прокуратуры входит не только наказание виновных. С неменьшим усердием мы должны защищать достоинство оговоренных, оклеветанных, оболганных… Вы меня понимаете?

– Как же, как же… Очень хорошо понимаю.

– Итак, вы настаиваете на расследовании?

– Да уж деваться некуда! Слово не воробей…

– Отчего же… Если вы не уверены в тех сведениях, которые сообщаете, если у вас возникли сомнения в их истинности… Напишите записку, объясните, что обстоятельства изменились, что ваш необдуманный поступок вызван… Ну, скажем, семейными неурядицами, личной неприязнью… Да и вообще можете ничего не объяснять!

– Хорошо, я подумаю.

– Только не очень долго. У нас жесткие сроки. Прокуратура обязана своевременно откликаться на заявления граждан. Вы согласны со мной?

Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул – он не поспевал за этим человеком. Тот выливал на него такое количество слов, доводов, терминов, что переваривать все это, понимать, отвечать… Нет, у него так не получалось.

– Спокойной ночи, – заботливо проворковал Анцыферов. Наверно, с такой же вот заботой палач поправляет на плахе голову осужденного.

– Ну, до чего же ловкий! – воскликнул Николай почти восхищенно. – Ну, до чего же верткий! Не ухватишь ни за одно слово!

– Прокурор потому что, – пожала плечами Лариса. Николай не мог знать того, что осторожный Анцыферов все свои разговоры строил так, что будь они записаны, куда надо представлены, с пристрастием прослушаны… Никто не смог бы его ни в чем упрекнуть. Даже упрекнуть. И потому говорил так, что ни одна живая душа не нашла бы второго смысла, не уловила бы в его словах ни сговора с Голдобовым, ни запугиваний простого водителя. Все слова были выверены, произнесены с должной интонацией, в которой явственно звучало беспокойство о справедливости. И предупреждение сделал, и закон объяснил, и совет дал, как человек опытный, поднаторевший в правовых схватках.

– Как насобачился словами сучить! – продолжал зло восхищаться Николай. – Ухватить не за что! А по спине мурашки! Представляешь?! Он заботится обо мне, а у меня мурашки по спине! А мы все думаем, что бестолковые они, что дурью маются… Ни фига! Нашему Голдобову топать и топать до этого прокурора.

Лариса быстро взглянула на мужа, видимо, не согласившись с ним, хотела возразить, но промолчала.

– Коля, – она остановилась перед ним и в упор посмотрела ясными голубыми глазами. – Ты уж извини, но я больше не могу… Я с тобой лягу, ладно?

Николай неожиданно для себя обнял ее, поцеловал в высокую теплую шею, опустил лицо в распущенные волосы, всхлипнул, не выдержав напряжения последних дней.

– Конечно, – прошептал он. – Конечно…

– Не верь этим подонкам, Коля… Они приходят и уходят, а мы с тобой остаемся… Мы ведь все равно с тобой остаемся?

– Конечно…

– Они завязли, они крепко завязли… – Лариса вдруг почувствовала, что Николай весь напрягся. Осторожно высвободившись из его объятий, она увидела, что он с ужасом смотрит в окно. Обернувшись, Лариса успела заметить лишь мелькнувшее белесое пятно чьего-то лица.

Николай бросился в коридор, схватил приготовленный у двери топорик и, откинув щеколды замков, в одних носках выбежал из квартиры.

– Куда? – простонала Лариса. – Зачем? – И присела на стул, не в силах сделать ни шагу. Из распахнутой двери тянуло свежим воздухом, со двора доносились голоса, но сколько она ни прислушивалась, шума схватки не услышала. Это ее как-то утешило.

Николай пришел минут через пять. Молча бросил в угол топорик, снял перепачканные мокрые носки. Некоторое время рассматривал их, словно решая, как с ними поступить, потом отнес в ванную. Похоже, самые простые решения давались ему с трудом.

– Ну, что, – спросила Лариса. – Догнал?

– Ушел.

– Кто это был?

– Не знаю, не рассмотрел… Какая-то узкая тощая морда… А может, через стекло так показалось. Когда я обежал дом, он уже драпал через кусты. Там мотоцикл ждал за углом… Прыгнул на заднее сиденье и был таков. Еще шлем успел надеть, падаль патлатая!

– Какая падаль? – улыбнулась Лариса.

– Патлатая… – Николай с удивлением посмотрел на жену. – У него длинные волосы, почти до плеч… Надо же, выругался и вспомнил. Почаще ругаться надо.

– Может, случайный человек… Пьяный… Искал кого-то… А?

– Чего ж ему удирать? А мотоцикл с заведенным мотором? Нет, Лариса, все одно к одному, все одно к одному, – Николай подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, налил половину стакана и выпил. И остался стоять у кухонного столика, забыв поставить стакан на место. И только увидев протянутый Ларисой огурец, понял, что нужно чем-то закусить. А потом уже, поздним вечером, он замешкался, раздеваясь, не зная, куда бросить рубашку, и Лариса увидела громадный синяк на его предплечье.

– Господи, а это когда? – воскликнула она.

– Да уж несколько дней… Досталось маленько.

– Как?

– Как это бывает… Привязались трое, слово за слово… Вижу, что цепляются, повод ищут… Хорошо, успел руку подставить, удар хороший намечался… А когда увидели у меня в руке монтировку, так рванули врассыпную, что не знал, в кого запустить… Трусоватые они какие-то, а?