— Польскую литературу.

Он слегка скривился:

— Литература существует для того, чтобы одурачивать людей.

— А я думала, что как раз наоборот, — возразила я, несколько смущенная таким высказыванием. Теперь стало ясно, откуда взялось Надино презрительное отношение к писателям — Надя была его эхом.

— И так в мире чересчур много вымысла, зачем его приумножать?

— Литературный вымысел, по сути, правда. В великой литературе всегда заложена великая правда.

— Слишком высокопарно для меня.

— Меня удивляет, что это говорит человек, приехавший с родины Тургенева, Гоголя, Достоевского…

— Вот они-то и сгубили эту страну! — взорвался Саша. — И облегчили задачу Сталину.

Я внимательно взглянула на мужчину. Мне хотелось удостовериться, что в его словах нет издевки.

— Говорю совершенно серьезно, я посвятил этой теме много времени. Все эти глупцы привели к тому, что российская интеллигенция впала в бессилие, они связали ее по рукам и ногам. А вождь путем селекции создал новый тип общества — сборище неандертальцев.

— Что ты несешь, Саша, — вмешалась Надя. — Ты, наверное, слегка перебрал.

Он смерил ее рассерженно-презрительным взглядом:

— Кто тебе позволил встревать в разговор? Держи рот на замке — или вылетишь в коридор.

Огромные Надины глаза наполнились слезами.

Я хотела запротестовать, но он добавил уже спокойным тоном:

— Среди поляков мое восхищение вызывает только один человек.

«Только бы не Дзержинский», — подумала я.

— Роман Дмовский[4]! Единственный стоящий государственный деятель в вашей стране. Прозорливый, мудрый политик. Если бы вы его слушали, возможно, сегодня карта Европы выглядела бы иначе.

— Сдается мне, что вы его переоцениваете.

— Нисколько.

А я подумала, что маловато знаю о Дмовском. Так же, как и о сидящем напротив меня человеке. Удивительное сочетание хамской грубости и необыкновенного обаяния не позволяло судить о нем однозначно.

Он и Надя казались самой неподходящей друг другу парой людей, какую мне доводилось встречать в жизни, и в то же время то, что эти двое — вместе, не вызывало удивления.

— Тебе не кажется, Надя, что у пани Юлии ужасная прическа? — вдруг услышала я — и вся похолодела внутри.

— Да, я уже заикнулась ей как-то об этом… — откликнулась Надя.

— Ну что, приступим к совершению пострига? — прервал он ее, игнорируя в своих размышлениях вслух мое мнение.

Он сдвинул в сторону стол, и не успела я оглянуться, как уже сидела на поставленном посреди комнаты стуле, а Надя вынимала шпильки из моих волос.

— Вы совсем рехнулись? — ошеломленно воскликнула я.

— Да вы не бойтесь, наша Надежда Ивановна по профессии парикмахер. Это — единственное, что она умеет делать хорошо.

— Ну, может, и еще кое-что умею, Сашенька, — кокетливо сощурилась Надя.

— Угу, зад свой подставлять.

На лице Нади выступили красные пятна. Воцарилось неловкое молчание.

— Милиционер, что ли, родился, тишина такая… Я, будучи историком, привык говорить правду. Жизненную правду, а не литературный вымысел.

— Настоящий джентльмен, когда дело касается интимных вопросов, умеет промолчать, — строгим голосом сказала я.

На это он во все горло расхохотался.

— Джентльмен! Что за слово! Давненько не доводилось слышать его.

— Оно и видно.

— И не пытайтесь ехидничать, Юлия, вы этого не умеете делать.

— Некоторые вещи говорить о своей жене просто неприлично.

— Она не моя жена.

— Но это уж ваше личное дело.

— У нас нет «наших» дел. У меня свое, у нее свое. В смысле, как меня заарканить, чтоб затащить к попу. У нас в России теперь модно венчаться в церкви.

Все это время, пока мы спорили, Надя внимательно изучала мое лицо. Отходила, приближалась, один раз даже присела передо мной на корточки.

— Ага, я уже знаю, — радостно воскликнула она. Вела она себя как ни в чем не бывало, будто речь в этой постыдной дискуссии между мной и Сашей была вовсе не о ней. — Уже знаю, как подстричь… посмотри, Саша, здесь над ушами покороче, сзади тоже коротко, а челку подлиннее…

— Челку тоже надо покороче. Подстриги ее, как Джин Себерг[5]в фильме «На последнем дыхании».

— О, нет! — Я попыталась вскочить со стула, но Александр придержал меня за плечи.

— Но я не видела этот фильм, — расстроилась Надя.

— Довольно того, что его видел я. У Юлии похожий овал лица, да и вообще она чем-то смахивает на Джин…

— Я?! Похожа на Себерг?! — пролепетала я.

Александр склонился ко мне, обдав кислым дыханием. Он был слегка навеселе — ничего удивительного: мужчина прямо на моих глазах выпил два литра вина, оставшиеся пол-литра выцедил, не наливая в бокал, прямо из горлышка бутылки.

— Послушайте, в мои планы не входит менять прическу, — попыталась я призвать их к порядку.

— У вас нет выхода, — рассмеялся он.

Надя энергично принялась состригать пряди моих волос, я чувствовала холодное прикосновение ножниц к шее. Это привело меня в ужас. Я никак не могла понять, как же так произошло, что я сижу на этом стуле и позволяю делать с собой подобные вещи. Как я теперь буду выглядеть с этой короткой стрижкой? Волосы отрастут не скоро, вся Сорбонна станет свидетелем моего позора. Может, со мной даже разорвут контракт. Женщина моего возраста, подстриженная как подросток… За что мне все это? На кой черт я заговорила тогда с Надей у лифта!

— Ну вот, готово, — сказала Надя. — А ведь ты был прав — с короткой челкой лучше.

Она протянула мне зеркальце. Во второй раз за последнее время я не сумела узнать себя в зеркале. В первый раз — по причине старого, немодного плаща, теперь… Мое лицо было неузнаваемым — другие щеки, другие глаза, другой нос… Нос стал чуть вздернутым, в общем, слегка курносым…

— Великолепно, — сказала Надя. — Вы замечательно выглядите, пани Юлия, совсем переменились…