Значит, нынче ночью это был мост Сюлли.

Чтобы припарковаться, она нашла местечко на улице Пулетье и привычно пошла в своем легком плаще прогуляться по мосту, а потом облокотилась на перила, чтобы бросить «дезерт игл» в воду.

Тут Матильду посетило сомнение: она его бросила или только подумала, что сделала это?

Ладно, не важно, пора спать.

— Людо!

Пес неохотно поднялся, потянулся и последовал за ней к двери, которую она приоткрыла. Он подошел, поднял морду.

«Какое же все-таки чудо», — сказала себе Матильда.

Заросли туи справа отделяли ее владения от сада мсье Лепуатевена. Она считала его придурком. Так часто бывает с соседями, думала она. Почему-то ей всегда попадаются придурки, и этот не исключение. Лепуатевен… Одна фамилия чего стоит…[6]

Осознав, что рука машинально теребит в кармане клочок бумаги, она вытащила его на свет. Почерк ее. Координаты цели на авеню Фоша. Вообще-то, она не должна ничего записывать. Когда она следит за кем-то, чтобы составить план действий, надо все хранить в голове — таково правило. Руководство запрещает что-либо записывать. Ладно, пойду на небольшую сделку с законом, сказала она себе, ничего особо опасного. Не пойман — не вор. Она скомкала бумажку, поискала, куда бы ее выбросить. Придется сделать это потом. Большой сад дремал. Матильда любит этот дом, она любит этот сад. Правда, немного обидно, что она давно живет здесь одна, но так уж вышло. Подобные мысли так или иначе привели ее к Анри. Командиру. Да ладно, сейчас не время жалеть себя.

— Людо!

Пес возвратился, Матильда заперла за ним дверь, на ходу подхватила пистолет с глушителем, который, приехав, выложила на стол. Она выдвинула ящик кухонного стола, но там уже покоился девятимиллиметровый «люгер-парабеллум». Лучше положу в обувную коробку, подумала она. Она выключила свет, поднялась в спальню и открыла гардеробную. Бог ты мой, что за бардак! Раньше она умела наводить порядок, а теперь… Точно как в кухне: прежде все было чисто, надраено, нигде ни пятнышка. А теперь — Матильда и сама это прекрасно знает — она распустилась. Пройтись с пылесосом — это еще туда-сюда, но на остальное у нее не хватает усердия, энергии. А вот пятна она ненавидит. Жирные, кофейные. Разводы. Этого она не выносит, но мытье стекол стало для нее настоящим мучением. Впрочем, она их больше не моет. Если она не положит этому конец, ее конура скоро превратится в… Матильда гонит от себя эту противную мысль.

В первой коробке обнаружился «уилди-магнум», во второй — парабеллум «ЛАР Гризли», еще дальше — пара бежевых туфель, которые она больше никогда не наденет — у нее теперь опухают ноги и подобные штуковины с ремешками сверху чертовски больно давят. Она бросила туфли в корзину. Чтобы запихать «дезерт игл» в коробку, надо снять глушитель. В доме наверняка полно оружия — по правде сказать, ей это ни к чему. Так же, как наличные деньги, — она засунула в гардеробную здоровенный пакет, когда-то это казалось необходимым, но ни разу не пригодилось. Ее могут обокрасть; следовало бы положить всю наличность в банк.

Когда Матильда чистила зубы, она вновь увидела себя на мосту Сюлли.

Ах, если бы она не выбрала свою деревню, как бы ей нравилось жить в том квартале! Средства бы у нее нашлись, учитывая то, что есть на ее счете в Лозанне. Или в Женеве, она уже и забыла. Нет, в Лозанне. Да какая разница! Неожиданно она вспомнила об оставшейся у нее в кармане бумажке — завтра разберется. Хотя нет, Матильда порой вольничает с правилами, но не будет рисковать понапрасну. Она заставила себя спуститься. Людо свернулся клубком на своей лежанке. В какой одежде эта проклятая бумажонка?.. Матильда шарила в плаще и ничего не находила. В домашней куртке! Она наверху. Матильда снова поднялась по лестнице — тяжеловато. Вот куртка. И бумажка! Она опять спустилась, подошла к камину, чиркнула спичкой и сожгла свою записку.

Теперь все в порядке.

Она снова поднялась к себе в спальню и улеглась в постель.

По вечерам она читает три строчки и засыпает.

Чтение и я — вот и пара.

* * *

Теви открыла дверь прежде, чем Васильев позвонил.

— Он будет рад вас видеть.

Она совершенно счастлива — можно было бы поклясться, что это ее он навещает. Васильев извинился, что приехал так поздно. Она только еще раз улыбнулась. У нее говорящая улыбка.

Обычно по вечерам квартира погружена в несколько тягостный полумрак. От входной двери виден лишь длинный коридор, в который выходят темные комнаты, а в конце свет в спальне Мсье. Васильеву казалось, что вся жизнь здесь сведена к одному этому помещению, где слабо мигающая, когда ее видишь издалека, лампа только и ждет, чтобы погаснуть. А стоило пройти этот коридор, начиналась настоящая мука.

Нынче ночью он не заметил ничего подобного.

Теви осветила почти все комнаты. Это выглядело не то чтобы очень радостно, но все же вполне терпимо. Рене пошел за сиделкой по коридору. В дальней спальне слышались голоса…

Теви остановилась и обернулась к Васильеву:

— Я поставила ему телевизор. Иногда для него дойти до гостиной — целая история…

Это было сказано доверительным тоном, как бы в шутку.

Спальня изменилась. В ногах кровати был установлен телевизор, на одноногом столике букетик цветов; книги и журналы Мсье аккуратными рядами выстроились на стеллажах, а сложенные газеты лежали справа от кровати. Лекарства (целая аптека) теперь были не выставлены на круглом столике, а скрыты принесенной из малой гостиной японской ширмой… Казалось, изменился даже сам Мсье. Прежде всего, он проснулся, что в такое время случалось не так уж часто. Посвежевший, аккуратно причесанный, он сидел, опершись спиной о груду подушек и положив руки поверх простыни. При виде входящего Васильева Мсье улыбнулся:

— А, Рене, ну вот и ты наконец…

В его голосе не прозвучало никакого упрека, только облегчение. Подставив старику лоб для поцелуя, Рене не ощутил — еще один сюрприз — столь знакомого ему зловонного дыхания. Пахло… Да ничем не пахло, гигантский прогресс.

Телевизор был включен. Мсье указал на стул подле себя, и Васильев, прежде чем сесть, поискал взглядом, куда бы положить пальто. Теви подхватила пальто и унесла.

— Ты не слишком часто приходишь…

Разговор с Мсье быстро превращался в ритуал. Из года в год ритм беседы задавали одни и те же фразы. В ней будет «Ты неважно выглядишь», затем «Не спрашивай меня о здоровье, рассказ затянется слишком надолго», «Ну и что новенького в полиции Республики?» и наконец «Не хочу тебя задерживать, малыш Рене, с твоей стороны и так очень мило, что ты заглянул, общество старика…» и так далее.

— Ты неважно выглядишь, малыш Рене.

Ну да, и это тоже, он всегда говорил «малыш Рене», даже когда к шестнадцати годам его протеже вымахал до метра восьмидесяти восьми.