Я не ответил. По бормотанию Сида я понимал, что он сильно расстроен. У входа в здание он подал мне руку, будто искал поддержки.

Сейчас он казался дряхлым, старше своих лет. Кожа на лице дряблая. Шорты цвета хаки и линялая зеленая рубашка для поло измяты так, будто в них спали. У людей вроде Сида здравомыслие почти целиком зависит от «оболочки», от аккуратной одежды.

Я придержал дверь, и он едва не завалился на меня. Он выглядел потрепанным. Небрежный тон на берегу – лишь бравада. Мы поднялись по ступенькам, Сид медленно отпер дверь и с заметным усилием открыл ее. Мы вошли. Он поставил трость и положил пакет на стол.

Я тревожился за него. Сид всегда был мне дорог. Хороший собеседник: умный, знающий, ироничный, немного меланхоличный.

В глубине его просторного лофта на стене висела старая застекленная афиша концерта Поля Робсона. Рядом – картина маслом, яркий образчик соцреализма: Ленин, победоносно указующий в светлое будущее, и толпа трудящихся, которые взирают на него благоговейно, как на бога.

Сид проследил за моим взглядом.

– Когда-то я коллекционировал эту дребедень.

Он провел меня в глубину комнаты, где из высоких индустриальных окон открывался вид на реку.

Я огляделся.

– Что это за место?

– Мой офис, – сказал он. – У меня небольшая издательская контора. Пресса для одного. Вещи, которые мне нравятся. Кроме того, это моя нора. Спасительная отдушина. Край света, понимаешь? Есть люди, нет людей – под настроение. Присаживайся, Арти.

– Спасительная – от чего?

Он не ответил, а я остался стоять, прислонившись к окну.

– Давай-ка разберемся, – сказал я. – Ты видел покойника, бездомного, которого все знали, и ты подозреваешь, что кто-то убил его, охотясь на тебя. То есть принял его за тебя. Так, Сид? Но с какой стати кому-то охотиться на тебя? Ты до того испугался, что звонил мне вчера два, а то и три раза. Ты думал, что те, кто прикончил бедолагу, гонялись за тобой, верно? Но ты не стал вызывать копов, а позвонил мне как раз накануне свадьбы. Давай, Сид, колись. Мы не первый день знакомы.

Он подошел ко мне, уперся лбом в стекло, подставляя лицо лучам солнца. Зажмурился. Потом открыл глаза.

– Последняя остановка в Америке, – провозгласил он, глядя на воду. – Или первая. Край света. Видишь все это? Доки, верфи, пакгаузы, фабрики, протоки и каналы. Целая квадратная миля, по большей части пустующая, совсем рядом с Манхэттеном. Одно из немногих оставшихся в городе эпохальных мест. Некоторым зданиям лет полтораста. Ровесники Гражданской войны, а то и старше, – он раскинул руки в стороны. – Бруклинский порт, самый крупный в мире. Причалы ломились от кешью, красного дерева, сахара, чая, теса, всего того зерна, что поступало со Среднего Запада, через Великие озера, по каналу Эри – в Гудзон, и дальше – в Нью-Йорк. 1825 год, Арти. Тогда открыли канал, сделавший этот порт величайшим в мире. Товары прибывали и отправлялись, а река текла к Атлантическому океану, соединяя нас с Европой.

Я порывался его перебить, но Сид оседлал своего конька и не слушал меня.

– Склады росли повсюду. – Он махнул рукой на ближайшее строение: – Вон в том, смотри, по верхнему этажу ходили ослы, их стегали до остервенения, чтоб быстрее крутили колесо, поднимавшее огромные тюки с кофе, который выгружали в порту. Когда я здесь, мне кажется, что я чувствую их запах, слышу толпу на причалах, итальянцев, ирландцев, сирийцев, работавших в порту. Представь только, Арти! Мальчишкой я частично застал это. Я тайком пробирался сюда, поглазеть. Это было запрещено: я – воспитанный ребенок из приличной семьи, а тут – опасное соседство. Здесь ошивались рэкетиры, гангстеры, грязные портовые грузчики. Но мне нравилось, – признался он. – Я был маленьким шпионом.

– То есть?

Сид засмеялся:

– Не таким, как ты подумал, Арти. Шпионом понарошку, по-детски. Давай сварю кофе, – предложил он, но не двинулся с места. – Посмотри на это. Подумай об этом. Вкусная недвижимость. Правда? Местечко у воды, твоя лодка пришвартована прямо перед домом. отличный вид на город, десять минут от Манхэттена, легкое скорое бегство. Деньги. Тут можно построить собственную маленькую империю. Много недвижимости. Много денег.

– От чего бегство-то?

– От всего этого, – он указал на блеклые контуры Манхэттена вдали.

– «Всего» чего?

– От страха.

Внезапно он отпрянул от окна и быстро поковылял на кухню за перегородкой в дальнем углу комнаты. Принялся наливать кофейник. Я последовал за ним.

– Ты часто по-русски говоришь, Арти? – выкрикнул Сид из закутка.

– Когда приходится. По работе.

– Я люблю твой язык. Всегда любил. Выучил его только за то, что Пол Робсон ездил к вам. Робсон – мой кумир. Он был сверхчеловеком, как утверждал отец. И спортсмен, и певец, блестящая личность. Дружил с художниками, интеллектуалами. И черными, и белыми. Ты когда-нибудь слышал о Карле Ван Вехтене?[4]

– О ком?

– Неважно. Он был близок с Робсоном. Робсон отправился в Россию, он чувствовал, что славяне понимают спиричуэле всем своим существом, душой – это и меня покорило в русских. Даже странно, – он заговорил шепотом. – Я всегда радовался, когда ты соглашался поговорить со мной по-русски.

Я не помнил, чтобы мы общались с Сидом по-русски. Совсем не помнил – и сейчас задумался, в своем ли он уме? Может, от страха Сид слетел с катушек?

– Этот покойник как-то связан с русскими? Потому ты меня и вызвал?

Он поставил кофейник на плиту, зажег конфорку.

– Я кое-что слышал. Люди говорили. Я наведываюсь на Брайтон-Бич, купить русских газет и хорошего хлеба, иногда икры, у меня там друзья. В книжных лавках, в кафе. Кто-то доброжелателен, кто-то не очень. Там ведь черный – белая ворона, понимаешь? – он улыбнулся. – Прости, Арти, пойду переоденусь, пока варится кофе.

Он оставил меня и вышел в дверь, которая, как я догадывался, вела в ванную.

Я переминался с ноги на ногу, дощатый пол поскрипывал. Две стены были плотно заставлены книжными шкафами. Но книгам было тесно в этих шкафах. Они громоздились грудами на полу и на большом сосновом столе у окна. Там же стоял компьютер. Зеленый рюкзак Сида валялся около каменной вазы с розами. Почти все лепестки осыпались на стол и аккуратную стопку картонных папок.

К столу было придвинуто старомодное деревянное кресло на колесиках. В углу приютился круглый столик, на нем – десятки фотографий, все в старинных серебряных рамках. У столика – потертый кожаный диванчик с линялым красно-синим покрывалом. Сверху – одеяло и подушка.

Сид вернулся в выглаженной темно-синей рубашке с закатанными рукавами, брюках со стрелками и новых до скрипа ботинках. Выключил плиту, разлил кофе по кружкам, одну вручил мне. Оперся на маленький столик, где рядами были разложены газеты и журналы.