Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поступил прямо в четвертый класс, что было явлением не совсем обычным, а потому на первых порах встретил со стороны кадетского коллектива к себе отношение критическое и выжидательное. Для кадет моего отделения, привыкших уже друг к другу за три года совместной жизни, я был, конечно, элементом чуждым или «шпаком», как именовались на кадетском языке все лица, не принадлежавшие к военной среде.
В младших классах новичков обыкновенно поколачивали «майоры» — второгодники, делая из них такими мерами «настоящих» кадет. В четвертом же классе, находившемся не в младшей, а во второй роте, подобный способ был уже не принят — товарищи ограничивались в отношении меня лишь насмешками, если я, с кадетской точки зрения, совершал тот или иной промах.
Надо правду сказать: для подростка в 14 лет, каким я был тогда, да еще после усадебного приволья, сделаться кадетом было не так-то легко. Недостаточно лишь надеть кадетскую форму, надо, кроме того, узнать кадетскую среду и привыкнуть к ее быту, изучить ее язык и обычаи — словом, морально и физически переродиться. А сделать это было необходимо и возможно скорее в моих собственных интересах, так как печальный результат сопротивления корпоративным началам и традициям был у меня перед глазами.
В один год со мною, но в другое отделение того же класса приехал князь Д. — горячий и смелый кавказец, с первых же дней начавший себя вести вызывающе в отношении его одноклассников, которые над ним, как и над всяким новичком, вздумали потешаться. Обладая значительной физической силой, Д. за это поколотил нескольких своих обидчиков из старых кадет. Этого кадетский коллектив терпеть от чужака не захотел. В один печальный для князя вечер ему устроили в спальне «темную», то есть, накрыв неожиданно одеялом, жестоко избили. Привыкший у себя дома к почету и уважению, бедный князек оказался сильно помятым, но благоразумно смирился. Впоследствии он сам сделался одним из наиболее рьяных защитников кадетских обычаев.
Самым трудным кадетским ремеслом для меня поначалу, естественно, были всякого рода строевые занятия. Мои товарищи по классу, уже изучившие за три года пребывания в корпусе военный строй, конечно знали его твердо, тогда как для меня это была совершенно новая наука, которую приходилось не только воспринимать вновь, но и догонять других в отчетливости ее выполнения.
Первые недели я, как истинный новобранец, путал все строевые движения своего отделения, что сердило офицера-воспитателя и возбуждало веселье кадет. Однако с течением времени все вошло в нормальную колею. Через год в качестве правофлангового я уже давал равнение моему отделению. Помогло здесь и то, что благодаря жизни в деревне я был крепким и здоровым мальчиком, привыкшим ко всяким физическим упражнениям, вырабатывающим у человека чувство темпа.
Еще одна сторона кадетской жизни, которую надо было изучить, — это искусство иметь «воинский вид». Чтобы носить военную форму, нужна не только привычка, но и умение, без чего человек, будь он мальчиком-кадетом или взрослым, выглядит в форме только переодетым штатским, как это резко бросается в глаза у артистов, Играющих на сценах театров роли офицеров. Мундир, шинель, фуражку и даже башлык надо уметь носить, без чего из мальчика никогда не получится «отчетливого кадета» и вообще военного.
Для придания «воинского вида» надо мной в поте лица трудились несколько месяцев подряд не только офицер-воспитатель полковник Сад луцкий, но и все кадеты отделения, для которых это было вопросом самолюбия. Мне пришлось заново учиться говорить, сидеть, ходить, стоять, здороваться, кланяться — словом, перестроить все мое существо на новый лад.
Надо отдать справедливость моим одноклассникам — никто из них ни при каких обстоятельствах не отказывал мне ни в совете, Ни в помощи. Скоро я начал чувствовать, что холодок, с которым меня встретило отделение, постепенно исчез. Я также все более Чувствовал симпатию к своим новым товарищам. Из них несколько человек стали для меня истинными друзьями. Ощущение солидарности и спайки овладело мной окончательно после того, как Однажды я подрался с кадетом другого отделения и вдруг, к моему изумлению и несказанному удовлетворению, мне на помощь бросились чуть ли не все мои одноклассники, хотя в этом не было для меня никакой надобности.
К Рождеству полковник Садлуцкий решил, что я принял наконец кадетский вид, научился ходить и отдавать честь, а потому могу быть им отпущен в город без особенного риска «осрамить роту». А осрамить было нетрудно, ибо в то доброе старое время существовало великое разнообразие форм, чинов, погон и знаков отличия, для распознания которых требовалась немалая практика и на каковой предмет в ротах висели карты с прекрасно исполненными в соответствующих цветах образцами погон чинов русской армии и флота, начиная с генерал-фельдмаршала и кончая рядовым роты дворцовых гренадер.
Из общих правил для обозначения чинов было, однако, множество исключений и отклонений, хотя и имевших под собой основания и резоны, но зачастую совершенно сбивавших с толку неопытных кадет и юнкеров, поступивших в училище из штатских учебных заведений. Неудивительно поэтому, что с кадетами младших классов, еще нетвердыми во всех этих тонкостях, постоянно происходили забавные недоразумения, которые для меня, как кадета второй роты, были совершенно недопустимы. Так, помню, что один маленький кадетик, идя по улице со своей мамашей, стал лихо во фронт какому-то военному фельдшеру из подпрапорщиков, сложность погон которого поразила его воображение. Другой с презрением отвернулся и не отдал чести фельдмаршалу Милютину, шедшему в накидке времен Александра II и в нахлобученной фуражке с громадным козырьком.
Я сам в первый год моей кадетской жизни отдал честь бравому солдату-кавалергарду в полной парадной форме — огромному и сияющему медной кирасой и каской с орлом, в белом блестящем колете, неожиданно вышедшему на меня из-за угла улицы, как живой памятник воинской славы.
Выпустить меня на улицу в первый раз хотя и выпустили, но не одного, а под наблюдением старшего в отделении Бори Костылева, шедшего в город по одному делу со мной, а именно к фотографу.
Этот снимок, первый в военной форме, был для моей семьи вопросом чести. Начиная с самых отдаленных предков и в течение пятнадцати поколений, от отца к сыну и внуку, без единого перерыва, моя семья несла свои «дворянские службы»