Испуганный хлюпнул носом. На волка, оказывается, я похож. Интересно.

– Он не бешеный, – сказал рассказчик. – Я за ним наблюдаю давно уже, он тут живет. Возле кухни кормится.

– И что?

– Да просто же все. Это ведь настоящая тайна! А может, его получится приручить, а? Представь, мы его приручим и велим на Власова кинуться, а? Прикинь, как Власов наделает в штаны, а?

Не нравится им этот Власов явно.

– Ну, да, наверное… А ты умеешь дрессировать?

– Я в цирковую студию ходил два года. Правда, мы там гимнастикой обычно занимались, пирамиды всякие… Но дрессировка тоже, основы преподавали. И потом у нас там пудель был. Это просто, короче.

Циркач. Везет мне, дрессировщик вот теперь, укротитель, сейчас как начнет укрощать, так сразу хоть топись.

– Давай сюда.

Зашуршали пакеты, и котлетами запахло сильнее, я подумал, что сейчас будут меня приручать. А ничего котлеты, пахнут неплохо, луку только много.

– Он спит, – сказал Циркач. – Дрыхнет.

– День же, – возразил второй, пугливый. – Странно. Нет, он не спит, кажется… Может, он совсем… Умер? Вон, спина-то седая…

Вот уж не знал, что у меня седая спина. Не думал, что все так плохо, старость, однако. И вообще. Котлеты, однако, вкусные, пусть с луком.

– И что делать? – спросил Пугливый.

– Ты его ткни, а я ему котлету предложу.

– Ага, я его ткну, а он мне пальцы по локти откусит.

– Да не откусит, он спокойный. Седой. А потом он не волк все-таки, а собака. Седая только…

– Вот сам и ткни.

Они немного поругались, кому меня стоит побеспокоить, и никто из них не решился.

– Он, наверное, сильно есть хочет, – сказал Циркач. – Собаки всегда есть хотят…

– Так давай ему тут оставим, а сами уйдем.

– Давай, – с облегчением согласился Циркач.

Они оставили котлеты и убрались.

Котлеты оказались очень вкусные.

С тех пор я стал питаться еще лучше, гораздо лучше. Мальчишки таскали мне котлеты, иногда приносили много, сразу штук по двенадцать, и в такие дни у меня не возникало потребности идти к столовой. Обычно я прятался в зарослях крапивы вокруг вертолета, и ждал, пока они оставят еду на лавке, однако постепенно я привык, и они привыкли, и я стал показываться. Они смотрели на меня с подозрением, и не решались подойти, сидели на скамьях и болтали.

А я лежал и слушал. И настроение у меня ухудшалось и ухудшалось.

Вечером над лагерем повисла липкая тишина. Жара вытапливала из сосен смолу, и та растворялась в солнечных лучах, воздух был пропитан жидким янтарем, и любое движение вязло в нем, замирало и засыпало, сдавшись. Казалось, собирается гроза, небо давило на землю своей километровой высотой, у меня трещала голова и краснело в глазах, так что не было аппетита, я валялся в траве и смотрел, как перед моим носом пробивается из-под мха желтая упрямая сыроежка.

Во второй половине дня жизнь в лагере окончательно замерла, все попрятались по палатам, слышалось лишь потрескивание шифера по крышам и расхлябанное жужжание старенького кондиционера, задыхавшегося от перегрузки и запинавшегося на каждом шагу.

К сумеркам сыроежка окончательно выставилась из-под земли, развернула шляпку и тут же лопнула по краю, развалилась пополам и из треснувшего нутра посыпались мелкие черные жуки и белые черви с коричневыми головками. Меня едва не стошнило, а настроение испортилось совсем и надолго, не люблю червей.

Я отошел в сторону и попытался послушать лес, он оказался совершенно глух и молчалив, словно это был не лес, а его модель, точная, но неживая, лес стал как пластмассовый, ветерок умер среди деревьев, протух и опустился к земле, и все пропахло тленом. И паутины много стало, с утра уже дважды мордой впутывался, почти на каждом дереве, и пауки еще, и с крестиками, и без, и брюхо у каждого надутое, сытое. Наверное, это с птицами связано – птицы передохли, расплодились мухи, гусеницы и прочие древоточцы, и в ответ на их обилие народились пауки, разных величин, есть себе и вполне большие, неприятные, воняют смертью. Хуже паука воняет только комар, только комар. Пауки ждали – что-то должно случиться. Сегодня ночью. Землетрясение. Или цунами, или метеорит упадет, непременно, он уже идет к земле по своей неумолимой звездной дороге, и я чую его, и от этого страшно.

Я лег на землю и стал ждать. Небеса поворачивались, цепляя сосны зодиаками, а я думал – с чего это вдруг все вращается по часовой стрелке, а не наоборот, есть ли в этом смысл. Я пробовал закрыть глаза, и тогда созвездия начинали переворачиваться у меня в голове, и от этого я и сам вращался, только в другую сторону, и вселенная лежала у меня перед самым носом. А случилось уже перед рассветом, когда небо позеленело и приготовилось к свету.

Они появились разом, со всех сторон, я услышал их слишком поздно, когда они были уже метрах в пятидесяти. Между деревьями полилась кислая затхлая вонь, и я узнал в ней лис.

Я вскочил, пытаясь понять, отчего их так много – запах накатывал волной, густой и плотной, так что я не сумел опознать количество зверей, их было слишком много, десятки, может, сотни. И со всех сторон.

Не удержался и зарычал, запах был слишком мерзкий, выжимал слезы и вызывал тошноту, я начал отступать к лагерю, пятиться, оскалившись. И вот они появились, между деревьями полыхнуло оранжевое, наверное, и не оранжевое, а какое-то грязно-желтое, справа тоже.

Лисы. Злые худые лисы, голодные и свирепые, они должны были жить тут, в земельных норах, однако на самом деле они пришли с юга в огромном количестве. С виду не бешеные, то есть никаких внешних признаков – ни слюны из пасти, ни пены, ни дикого взгляда, ни целеустремленности – бешеные, они всегда только прямо ходят, а эти вроде ничего, в глаза смотрят. И бегут семьями – я успел заметить щенков.

Зарычал громче и приготовился, оскалив зубы, лиса никогда не схлестнется с собакой, никогда. Конечно, их много, и если они нападут разом, мне не поздоровится. Но зачем им на меня нападать?

И почему они бегут?

Никогда не слышал, чтобы лисы вот так откочевывали…

Я вдруг понял, что они боятся. Не меня, нет, на меня они особо и не посмотрели. Они боялись другого.

Они замерли всего на секунду, а затем принялись огибать меня слева и справа, они торопились, и повизгивали, и тявкали, сучили лапками и косили на меня глазами, то есть не на меня, а как-то мимо меня, стараясь не пересечься взглядом.

Я стоял, набычившись, а лисы обтекали меня по сторонам, их оказалось много, просто лисий потоп, лапы, зубы, хвосты, я захлебнулся в этой вони, но выбраться было уже нельзя я оказался втянут в оранжевый водоворот, закружилась голова, меня затошнило.

В лагере завизжали, и вдруг завыла сирена, и послышались крики, лисы шли через лагерь, наверное, это было страшно. Ты спишь, и вдруг сирена, ты выскакиваешь наружу, а вокруг лисы, сотни, бегут, непонятно куда, и что вообще происходит.