– Может, зайдешь? – спрашиваю я Купа. – Ты же никогда не видел мою квартиру.

– Как-нибудь в другой раз.

Еще одна формула вежливости.

– Вероятно, тебе пора, – говорю я.

– До дома дорога долгая. С тобой все будет в порядке?

– Ага, – отвечаю я, – особенно когда пройдет первоначальный шок.

– Если что-то понадобится, позвони мне. Или напиши.

А вот это он говорит всерьез. С того самого утра, наступившего после ночи в «Сосновом коттедже», Куп готов бросить все, чтобы меня повидать. Тем утром, корчась от физической и душевной боли, я тоскливо простонала: Мне нужен тот полицейский! Я хочу его видеть! И Куп приехал через каких-то полчаса.

Теперь, десять лет спустя, он по-прежнему стоит рядом и на прощание кивает мне головой. Когда я отвечаю ему тем же, он прячет свои голубые, по-детски ясные глаза за солнцезащитными очками «Рэй-Бэн», уходит и вскоре растворяется в толпе прохожих.

Поднявшись в квартиру, я иду прямо на кухню и выпиваю еще одну таблетку «Ксанакса». Виноградная газировка, следующая вдогонку за ней, обрушивается приторным водопадом, который, усилив действие сладкого чая, отзывается зубной болью. Но я все равно продолжаю пить маленькими глотками и вытаскиваю из кармана сворованный «Айфон». Беглый осмотр аппарата свидетельствует о том, что его прежнюю владелицу зовут Ким и что ее телефон никак не защищен. В итоге у меня есть все возможности просмотреть историю ее звонков, веб-поиска и СМС-переписку, в том числе и последнее сообщение от некоего Зака с квадратной челюстью.

«Как насчет того, чтобы вечерком поразвлечься?»

Чтобы посмеяться, пишу ответ: «Конечно».

Телефон в руке коротко тренькает. Еще одно сообщение от Зака. Он прислал фотографию своего члена.

Как мило.

Я выключаю телефон – на всякий случай. Мы с Ким, может, и похожи, но наши рингтоны разительно отличаются. Потом я переворачиваю телефон и смотрю на серебристую заднюю крышку, усеянную отпечатками пальцев. Я протираю ее до тех пор, пока на поверхности не появляется мое отражение, искаженное, будто в кривом зеркале. Годится. Я прикасаюсь к золотой цепочке, которую никогда не снимаю с шеи. На ней висит ключик от ящичка в кухонном шкафу – единственного, который всегда заперт. Джефф полагает, что в нем хранятся важные для моего сайта документы. Пусть и дальше так думает.

В ящике позвякивает небольшой склад сверкающих металлических предметов. Блестящий патрончик губной помады и массивный золотой браслет. Несколько ложек. Серебряная пудреница, позаимствованная на сестринском посту в больнице, куда я попала после «Соснового коттеджа». В ее зеркало я без конца смотрелась во время долгой поездки домой, желая убедиться, что по-прежнему существую. Теперь, вглядываясь в искаженные черты своего лица, испытываю все то же умиротворение.

Да, я все еще существую.

Телефон ложится рядом с другими предметами. Я задвигаю ящичек, запираю его, а ключ вешаю обратно на шею.

Это моя тайна, от которой в груди разливается тепло.

3

После обеда я старательно избегаю смотреть на неоконченные капкейки. Они таращатся на меня с кухонной стойки, ожидая, что с ними проделают то же, что и с теми двумя, что, уже полностью завершенные, самодовольно красуются рядом. Да, я знаю, их надо доделать, пусть даже в чисто терапевтических целях. В конце концов, Первая заповедь моего сайта так и звучит: «Выпечка – лучшая психотерапия».

Обычно я и сама в это верю. В кулинарии есть смысл. А вот в том, что сделала Лайза Милнер, нет.

Но сейчас у меня настолько мрачное настроение, что даже изготовление десертов мне не поможет. Вместо этого я направляюсь в гостиную, провожу кончиками пальцев по непрочитанному журналу «Нью-Йоркер» и сегодняшнему выпуску «Таймс», пытаясь одурачить себя и внушить мысль, что иду просто так, даже не представляя куда. Но в конечном итоге все равно останавливаюсь на обычном месте. У книжного шкафа рядом с окном. Потом ставлю стул, чтобы дотянуться до верхней полки и стоящего на ней томика.

Книга Лайзы.

Она написала ее через год после встречи со Стивеном Лейбманом и дала ей теперь звучащее грустно название «Воля к жизни: Мой путь боли и исцеления». Недолгое время она была бестселлером. Кабельный канал «Лайфтайм» снял по ней сериал.

Лайза прислала мне экземпляр сразу после событий в «Сосновом коттедже». Внутри была дарственная надпись: «Великолепной Куинси, с которой нас породнил опыт выживания. Сестра, если тебе нужно поговорить, я всегда рядом». Внизу был приписан номер телефона – аккуратными, похожими на кубики цифрами.

У меня не было намерения по нему звонить. Я убедила себя, что не нуждаюсь ни в какой помощи. Зачем мне за ней обращаться, если я все равно ничего не помню?

Однако я оказалась не готова к тому, что каждая газета, каждый новостной канал возьмется в мельчайших подробностях описывать резню в «Сосновом коттедже». И то, что это был не столько коттедж, сколько хижина, не имело никакого значения. К тому же он официально носил это название – его выжгли на кедровой дощечке и прибили над дверью, как в летнем лагере.

Если не считать похорон, я все время лежала пластом. И выходила из дома только к врачу или на сеанс психотерапии. Поскольку журналисты разбили на нашей лужайке лагерь, мама была вынуждена выпускать меня через заднюю дверь, после чего я через соседский двор шла к машине, дожидавшейся в квартале от дома. Что совершенно не помешало журналу «Пипл» шлепнуть на обложке мою школьную фотографию, снабдив ее подписью «Она выжила!», тянувшейся по моему прыщавому подбородку.

Все жаждали взять у меня эксклюзивное интервью. Репортеры звонили, писали смс и электронные письма. Одна прославленная телеведущая – отвращение не дает мне назвать ее по имени – барабанила в нашу дверь, в то время как я сидела по другую сторону, прижимаясь спиной к сотрясавшемуся под ее ударами дереву. Перед уходом она сунула под дверь записку, в которой предлагала сто тысяч долларов за обстоятельный разговор. Бумажка пахла «Шанель № 5». Я выбросила ее в корзину для мусора.

Несмотря на тоску и шрамы от ножевых ранений, на которых еще не затянулись швы, я понимала, чего они добиваются. Им не терпелось превратить меня в Последнюю Девушку.

Может, мне удалось бы справиться со всем этим лучше, будь у нас в семье хоть немного больше стабильности. Но ее не было.

К тому времени к отцу, желая взять реванш за прошлое, вернулся рак. После химиотерапии его без конца тошнило, он был слишком слаб, чтобы залечить мои душевные раны. Но он все равно пытался. Едва меня однажды не потеряв, он недвусмысленно дал понять, что теперь для него высшим приоритетом является мое благополучие. Он следил, чтобы я как следует ела, спала, чтобы я не окукливалась в своем горе. Он хотел, чтобы у меня все было хорошо, хотя самого его убивала неизлечимая болезнь. Незадолго до его кончины мне в голову пришла мысль, что «Сосновый коттедж» я пережила только потому, что папа каким-то образом заключил соглашение с Богом, выменяв мою жизнь на свою.