Однако исповедование деда не задело душу внука. Он не знал своей исторической родины, да и, по правде говоря, не стремился к этому. В Кабульском университете, куда он успешно сдает вступительные экзамены, изучает историю богословия. Он видит в исламе то, чего нет в христианстве. Он видит, как христианские страны разъедает расовая ненависть, национализм, что в итоге не объединяет их, а наоборот отталкивает друг от друга. И наоборот, ислам объединяет страны его исповедующие. В этих странах нет национальных предрассудков, и не может никогда быть.

Итак, казалось бы, все идет, как надо. Но отрицательную роль в его последующей, казалось бы, успешной, карьере, сыграло продолжение учебы в Англии. По возвращении в Афганистан, начинает работать в МИДе правительства принца Дауда… А дальше, переворот за переворотом. В итоге он остается не удел. Новое правительство Афганистана почему-то считало его английским шпионом, в связи, с чем он неоднократно вызывался в службу безопасности. А так, как там никаких доказательств не было, его отпускали. И вдруг, новый переворот. Амина убивают. К власти приходит Бабрак Кармаль, и почти сразу, в стране появляются русские войска.

Рахматулло никогда не испытывал вражды к русским. Возможно потому, что его предки по отцовской линии русские? Вполне возможно, но и то вряд ли. К русским никогда не испытывал вражды и его тесть, да и другие афганцы, которых он знал. О России они отзывалась всегда с большим уважением. Они помнили, как эта страна, стоявшая на грани порабощения, не только защитила себя, но и освободила от рабства другие народы Кто-кто, а афганцы знали, что такое борьба за независимость. Об этом им не нужно рассказывать. Это у них в крови. И вот эта страна, к которой, как великому соседу, афганцы относились с уважением, вдруг пришла на их землю. Пришла, чтобы защитить новый режим, который, как только пришел к власти, уже пытается разрушить счастье и благополучие уже его, Рахматулло, семьи. Став полевым командиром, он с такой же ожесточенностью, как в свое время его дед воевал с большевиками, дрался с новой властью, и с теми, кто пришел к ней с поддержкой. Воевал умело. Из боев всегда выходил победителем. Был замечен лидером группировки ИОА (Исламское Общество Афганистана) Раббани, в лице которого всегда имел по отношению к себе поддержку. И только благодаря нему, оказался после лечения в госпитале в Пешеваре, здесь, в лагере Бадабера.

Рахматулло вздохнул, взял в руки список пленных шурави, и пробежал по нему взглядом. Список заметно поредел. Четверых уже нет. Двоих забил досмерти начальник охраны Абдурахмон. Один умер от гепатита, а последний выехал не так давно в США. Таким образом, остается двенадцать. А вот, что докладывать по ним полковнику Акахмеду, который его уже ждет, Рахматулло не знал. То, что их осталось двенадцать? Так об этом полковника он уже поставил в известность.

Рахматулло бросил список в папку, вызвал дежурного, и, сообщив, что выезжает в Пешавар к начальству, вышел во двор к ожидавшей его там старенькой тойоте.

Он уже привык ранним утром встречать воровато заглядывающий через щель под потолком тонкий лучик восходящего солнца. Вот и сейчас, с большим трудом, повернувшись спиной к соседу, и чувствуя, как кровь ударяет виски, он открыл свой единственный глаз и попробовал поймать его взглядом. Будто зная это желание, луч ласково пробежал по его давно небритым щекам, мелькнул на лицах товарищей и исчез. А они, двенадцать, почти все искалеченные человеческие подобия, как лежали, так и оставались лежать на покрытом полуистлевшей соломой, глиняном полу. Рваные одеяла, кувшин с ржавой водой. Десять шагов в длину, четыре в ширину — таково жизненное пространство этой камеры. Он с трудом заставляет себя встать. Вытянув вперед руки, стиснув от боли зубы, попытался делать под собственную команду что-то похожее на утреннюю гимнастику.

— Раз, два, три! Раз, два, три!

От усердия выступил пот на широком лбу, загорелись заросшие густой щетиной впалые щеки.

Худой, длинный как жердь, он то опускается на корточки, то тянется к потолку.

— Надо жить…. Надо жить, — шептал он запекшимися губами, удивляясь, как вообще остался жив после вчерашнего «разговора» с охранниками…

…Били его молча, и остервенело. Кулаками, кованными американскими ботинками, камчой, с вплетенными в ее «косички» свинцовыми пулями, по голове и спине. Били, пока он не потерял сознание. Били за то, что во время работы разговаривал с пленным афганским лейтенантом. Может, и обошлось бы, но как назло рядом оказался начальник охраны Абдурахмон, со своей знаменитой плетью. В прошлом месяце он имел неосторожность послать Абдурахмона на три буквы. Тот, к несчастью, зная русский язык, все понял и прямо превратился в зверя…. Тогда его ребята с трудом вернули «с того света». Особенно благодарен он Николаю Семченко, который почти неделю ходил за ним, как за ребенком… Он тогда не видел, как подбежал Коля, как отбросил в сторону начальника охраны с подручным, и подхватил его на руки. Ему казалось, что тело его стало вдруг легким, как пушинка. На смену дикой, опоясывающей боли, пришло настоящее блаженство. Ему казалось, что он ушел от этого жестокого, так и не понятого им мира. Потом почувствовал, как дернулась его голова, за пустоту стали цепляться пальцы. И снова боль, невыносимая, мучительненая…. А потом, словно через пелену, проступили склоненные над ним лица Коли и товарищей…

Пульсирующая боль в затылке заставила опуститься на колени и снова лечь на свое место. Камера постепенно просыпалась. То тут, то там раздавался надрывный кашель, хрип, сопровождаемый стонами и тяжелым сиплым дыханием.

Закрыв глаз, он, стараясь не шевелиться, чтобы вновь не всколыхнуть затихающую боль, попытался забыться. Ничего не получалось. Не зная, почему, он вдруг стал возвращаться в свое недавнее прошлое.

«ОН»… А кто он в действительности? Витька Богданов? Или Файзулло? Этим именем нарекли его еще тогда «духи». «Тогда…». «Тогда»…, это когда?.. В ноябре прошлого года?.. Точно…

Со стоном вздохнув, он судорожно подавил прорывающиеся наружу рыдания и, помимо своей воли, в который раз, провалился в воспоминания.

Он, сержант Витька Богданов, заместитель командира разведвзвода десантно-штурмовой роты не мог простить себе, что с ним произошло. Изо дня в день он терзает свою душу за все, что случилось…. Как он, тренированный верзила, мастер спорта, совершивший более ста прыжков с парашютом, вдруг превратился в высокий, обтянутый кожей скелет, с изъеденными язвами босыми ногами, на которые он с трудом надевал рваные резиновые калоши?

…Да, так оно и было…. В ноябре прошлого….

Тогда был вечер. По разведданным их должны были атаковать духи. Он сидел под маскировочной сетью и курил, бог знает, какую сигарету. Во рту было противно как после тяжелой пьянки. Он давно хотел плюнуть на всех духов и завалиться спать. Но командира взвода вызвали в роту, и теперь он должен был за все отдуваться за весь взвод, в котором было — то, всего-навсего, пара отделений. О некомплекте знали все, а мер никаких не принимали. Обещания о пополнении, оставались обещаниями.

— Ну, где твои хреновы духи? — со злобой спросил Виктор сидевшего рядом телефониста Васькова.