***

Проснувшись после заката, Ян быстро вернулся в дом и принял ледяной душ. Жестоко, но действенно — в голове сразу прояснилось.

Что это было? Гипнотическое умопомрачение? Неизвестный науке эффект? Он, конечно, видел, как люди на его концертах впадали в экстаз, но с ума никто не сходил и на сцену в эротическом делирии не карабкался. А сам вчера почти набросился на сирену… и это эффект всего лишь одной песни.

Интересно, она сама понимает, какая власть у нее в руках? Точнее, в голосе. Расскажет, если спросить?

Внезапно зазвонил телефон.

— Привет, Раф. Ну, ты и учудил. Предупреждать надо. Да-да, я чуть на нее не набросился. Злая шутка. Нет! Успокойся уже! Я не собираюсь… ладно, пока, иди к Мире.

«Рафаэль вернется через девять дней, и тогда у меня вряд ли будет возможность изучать сирену, — рассуждал Ян. — Во всяком случае, не в том аспекте, в каком интересно мне. Первым делом нужно выяснить, умеет ли она говорить и понимает ли, когда говорят с ней. Раф же ей давал напутствия — значит, понимает. Выяснить самому или спросить у доктора, как его там… сначала попробую сам».

Ян выпил кофе, съел несколько тюбиков энергетика и нашел в вещах наушники. Он любил спать в абсолютной тишине, поэтому всегда брал их в поездки. Повинуясь интуитивному позыву, вытащил еще тетрадь с нотами и ручку. Конечно, был планшет со всеми необходимыми партитурами, но, сочиняя мелодии, Ян всегда использовал карандаш либо чернильную ручку. Коллеги смеялись над ним и называли странным, ну, и пусть.

Перед дверью комнаты, где жила сирена, он остановился и попытался собраться с мыслями. В голове — пустота. То ли воздух планеты так действовал, Рафаэль вполне мог включить в его состав какой-нибудь ненавязчивый эйфоретик, то ли остаточное действие волшебного голоса.

Ян выдохнул и собирался надеть наушники, когда дверь отворилась, и из комнаты выскочил неряшливого вида мужчина. Одутловатое лицо блестело от пота, волосы торчали в разные стороны серыми клочьями стекловаты.

Он почти впечатался в Яна, но в последний момент тот отскочил назад, и столкновения удалось избежать.

— Вы мистер Вермейер? — на миг смутился мужчина. — А я доктор Цвейг. Мистер Леви предупреждал… Я тут производил кое-какие лечебные процедуры для нашей гостьи… — доктор говорил с каким-то мерзким причмокиванием — то ли акцент, то ли просто привычка. — Вобщем, если понадоблюсь — я в лаборатории в левом крыле дома, — и он поспешно скрылся из виду.

Ян поморщился — этот человек не вызывал желания общаться. Он одел наушники и решительно шагнул в комнату.

Подозрения Яна о «процедурах» доктора подтвердились. Вид у сирены оказался потрепанный. Она лежала на краю кровати с задранной кверху юбкой и не отреагировала на появление нового гостя. Можно принять куклу, если бы не прерывистое дыхание.

Как и в первый раз, Яна охватило чувство щемящей жалости. Но он не мог понять — это просто жалость к живому существу или сопереживание к ней как к человеку.

Ему жаль саму сирену или то, как бездарно ее используют? По сути этот драгоценнейший материал попал в руки к очередным варварам. И вместо того, чтобы изучить природу феномена, они используют ее для удовлетворения похоти. Выходит, сирена для него всего лишь «материал»? Тогда он точно такой же варвар, только с научными, а не физиологическими притязаниями.

От этой мысли Яну стало противно, и он даже подумал уйти, но переборол это желание.

— Повторюсь, я не трону тебя.

Сирена не реагировала, только прерывисто дышала.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Можешь подать какой-то знак? Если понимаешь, кивни. Или моргни.

Сирена приняла позу эмбриона и издала некий скулящий звук, похожий на всхлип кита. Если представить, что киты умеют всхлипывать.

— Хорошо-хорошо. Значит, ты понимаешь речь. Но сама говорить не можешь или не хочешь. Вряд ли в борделе тебя учили алфавиту…

Точно! Алфавит. Может, если показать буквы, она сможет написать или нарисовать что-либо? Может, хоть как-то удастся понять ее?

Он достал из портфеля тетрадь, ручку и положил на кровать возле сирены. Она покосилась на них так, будто видит в первый раз.

— Это чтобы писать. Давай я покажу тебе.

Но сирена его опередила. Быстрым скачком она метнулась в сторону, схватила ручку и набросилась на Яна с такой силой, что повалила навзничь и едва не лишила сознания. Перо ручки застыло буквально в сантиметре от глаза. Он чудом успел перехватить занесенную над головой руку, но чувствовал, что силы неравны — еще пару секунд, и острие вонзится в глазницу.

— Убьешь меня, и останешься здесь навсегда. У меня есть корабль, — затараторил Ян.

Сирена не ослабила хватку, но давила уже не так сильно. При этом лицо оставалось безмятежным и как никогда прекрасным. Но глаза засверкали, и на щеках появился легкий фиолетовый отблеск, должно быть румянец.

Она отпрянула так же резко, как набросилась, и забилась в угол на кровати.

Ян сел, отдышался. Хотелось уйти и навсегда забыть про сирену. Никто бы не осудил. Но почему она попыталась убить его, а не насильника доктора? Скорее всего Цвейг не такой дурак и навещал пленницу с шокером, а не с карандашами.

— Ну, и что мне с тобой делать? — прошептал Ян, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней. — Ты разумна и понимаешь человеческую речь, но по какой-то причине не можешь говорить. А у меня нет времени выяснять эту причину. Да почему я вообще вожусь с тобой? Какое мне дело до незнакомой инопланетянки? Надеешься загипнотизировать меня своим голосом? Думаешь, что влюблюсь в тебя?

Сирена не реагировала.

— Молчишь? Если ставишь на это, то ты проиграла, — он показал на наушники. — В них ничего не слышно. Когда ты поешь, мне и правда кажется, что мы созданы друг для друга. Жаль, что это иллюзия. Я не верю, что можно любить кого-то, кого совсем не знаешь. Это всегда просто обман воображения. Если ты больше не хочешь воткнуть мне ручку в глаз, я покажу тебе алфавит.

Ян написал на бумаге буквы международного языка: Алеф, Бет, Гиммель.

— Не знаешь? Давай попробуем другой. Цифры, пиктограммы, рисунки?

Казалось, Сирена смотрела сквозь него и не слушала.

Ян перепробовал все виды письма, которые знал, показал даже ноты и язык жестов. Не дождавшись реакции, оставил на кровати исписанную тетрадь и ушел.

Весь следующий день он провел в лесу. Просто лежал на фиолетовой листве и слушал, как шелестят листья исполинских деревьев, похожих на гигантские клены. На Земле до таких размеров деревья росли бы тысячи лет, но здесь Рафаэль применил ускоритель.

И вот все это живое и настоящее готово услаждать взгляд и радовать слух. Несколько утилитарный подход к природе. У Рафа такой подход ко всему, с самого детства.