не так уж много. Живые, весёлые ангелы Липпи ничем не напоминают встревоженных ангелов Боттичелли, нежная Мария учителя совсем не похожа на замкнутую, сосредоточенную на внутренних переживаниях Марию ученика.

Сандро очень рано сформировался как самостоятельно мыслящий художник, и слово мыслящий здесь не случайное. Что бы он ни изображал, какой бы сюжет ни воплощал в картине или фреске, главным для него всегда была мысль, идея, а после – чувство, настроение. Сами истории занимали его лишь в третью очередь, рассказчик он был не из сильных, поэтому жанровые сцены удавались ему хуже, чем философско-притчевые или религиозно-мистические полотна. В любую историю Боттичелли привносил много личного, в процессе работы будто бы перевоплощался в каждого из своих персонажей. Гюстав Флобер скажет спустя несколько столетий: «Мадам Бовари – это я». Современные психоаналитики считают, что все увиденные нами в сновидениях люди суть мы сами. Так и Боттичелли, с одной стороны, полностью растворялся в своём творчестве, с другой – всякий раз избирал лишь тот сюжет, который действительно волновал его, пробуждал мысли, будил интеллект. Детское нежелание учиться с годами переродилось в желание учиться лишь тому, что ему интересно, – и уж в этом Боттичелли не было равных.

Его следующим наставником после Филиппо Липпи стал флорентийский скульптор и живописец Андреа Верроккьо, мастерскую которого Сандро посещал в 1467–1468 годах. Верроккьо тоже учился у Фра Беато Анджелико. Аналитическая, несколько суховатая манера этого выдающегося художника повлияла на юного Сандро не меньше, чем лирическая страстность Филиппо Липпи. Вообще, с подопечными Верроккьо везло не меньше, чем с заказами: у него обучались Пьетро Перуджино и Леонардо да Винчи, который, по легенде, позировал ему для статуи Давида. Пятнадцатью годами ранее во Флоренции появилось модное нововведение, когда художники вслед за фламандцем Рогиром ван дер Вейденом впервые стали рисовать масляными красками – и подмастерья Верроккьо прилежно осваивали невиданный метод, а ещё без устали отрабатывали детали вроде сложных драпировок, учились линейно-геометрической перспективе, в общем, заполняли все те лакуны, которым не придавал значения Филиппо Липпи. Сандро также овладел всеми этими премудростями, но терпения, для того чтобы совершенствоваться беспрерывно, ему не хватало. Он был фантазёр, мечтатель, но никак не штукарь или ремесленник. По-настоящему увлечься «сладчайшей перспективой», как Паоло Уччелло, или изучать тонкости изображения пейзажа, как Леонардо, Боттичелли не мог в силу особого устройства своей психики: он мог следовать только за тем, что любил. (В некоторых случаях это не мешает стать вначале признанным, а потом и выдающимся художником.)

Уже в 1470 году Боттичелли смог открыть собственную мастерскую, а спустя пару лет его имя было впервые упомянуто в «Красной книге» общества живописцев: Сандро расписался за внесённые в фонд общества святого Луки деньги, подтвердив тем самым право считаться профессиональным художником. Интересный факт: одним из учеников Сандро стал Филиппино Липпи, сын и наследник маэстро, совсем недавно обучавшего Боттичелли азам живописи. Впоследствии слава Филиппино встанет вровень с известностью его отца, а работы будут сравнивать с работами Боттичелли, и не всегда в пользу последнего…

Но пока Филиппино делал лишь первые шаги в искусстве, Сандро стремительно продвигался вперёд. Около 1472 года он пишет «Мадонну причастия», тщательно выстроенную, как у Верроккьо, нежную, как у Липпи-старшего, и, несомненно, первую из боттичеллиевских по духу. Три персонажа картины – Мадонна, младенец и Иоанн Креститель, больше похожий на ангела, – находятся вместе, но при этом странно одиноки и сосредоточены на символах причастия – винограде и колосьях хлеба («Сие есть Кровь Моя»). Глаза их опущены, лица, несмотря на полуулыбки, печальны… Печаль у Боттичелли неразрывно связана с красотой, а красота – с печалью. Его портреты – мужские ли, женские – всегда рассказывают об одиночестве персонажей и силе переживаемых ими чувств. Кого бы ни изображал Боттичелли – реальное историческое лицо, аллегорический образ или святого мученика, – он запечатлевает не столько действие героя, сколько чувство, владеющее в тот момент самим мастером. При этом он был блестящий, несравненный портретист, передающий не только внешнее сходство, но и характер своих моделей. Кажется, что он смотрит в их души, как в зеркало.

Вот, например, «Портрет неизвестного с медалью Козимо Медичи Старшего» (1474–1475, Уффици): мужчина явно дорожит своим приобретением, но в его глазах застыло сомнение, пальцы рук нервно сжаты, губы сомкнуты… На медали выбит профиль Козимо Медичи, и наряду с версией о том, что эта картина представляет собой автопортрет Боттичелли, популярна вторая: здесь запечатлён один из представителей самой влиятельной семьи Флоренции. Пейзаж за спиной молодого человека – первый в истории итальянской живописи, где прежде изображали людей на нейтральном фоне. Эта традиция прибыла во Флоренцию из Нидерландов – вместе с масляными красками. И пусть пейзаж никогда не был сильной стороной Боттичелли, именно Сандро сделал его неотъемлемой частью портрета Ренессанса.

Леонардо да Винчи называл пейзажи Боттичелли «чрезвычайно жалкими», да и другие живописцы порой посмеивались над схематичным морем в «Рождении Венеры» и плоским пространством «Весны». Но для Боттичелли было важным не передать сходство, а изобразить то, что в принципе не поддаётся изображению, – воздух, свет, движение, прикосновения. Как выразился Леонардо да Винчи, «…если кому-либо не нравятся пейзажи, то он считает, что эта вещь постигается коротко и просто, как говорил наш Боттичелли, это изучение напрасно, так как достаточно бросить губку, наполненную различными красками, в стену, и она оставит на этой стене пятно, где будет виден красивый пейзаж…». Не правда ли, авангардно для пятнадцатого столетия, где никто не слыхивал о Джексоне Поллоке и его методе?..

Но никакая губка, конечно, не поможет изобразить «Святого Себастьяна» (1473–1474, Государственные музеи Берлина; далее – Берлин), сколько ни бросай её о стену. Этот мученик пользовался у живописцев кватроченто[1] особенной популярностью: считалось, что он защищает от чумы. Боттичелли изобразил святого в момент казни, его Себастьян принимает смерть стоически, уронив несколько капель крови и не растеряв ни капли своей восхитительной красоты. Тем, кто был одинок в жизни, не привыкать к одиночеству смерти…

Печаль, одиночество, неприкаянность, отстранённость – сложно поверить, что эти картины писал весельчак Сандро Боттичелли, обожавший разыгрывать своих учеников и подшучивать над соседями. Контраст, если не конфликт, между внешней и внутренней жизнью был в нём чрезвычайно силён – и в итоге привёл к катастрофе.

Поклонение Медичи

«Святой Себастьян» Боттичелли имел большой успех во Флоренции – отныне художник стал признанным мастером. Он ненадолго уезжает в Пизу, пытаясь получить заказ на росписи Кампосанто, а в родной Флоренции тем временем восходит звезда нового правителя, Лоренцо Медичи. В те же