Оронта напоминал Темпийскую долину. Оронт был вторым Аксиосом. В городке Дафна жила любимая нимфа Аполлона. Игра слов позволила найти на горе Аманос след Ореста. «В бесконечном очаровании природы, — как излишне красиво высказался Ренан, — исчезла македонская грубость». Остроумие Лукиана[23] продемонстрирует, чем греческая мысль обязана сирийской легкости.

И тем не менее не следует заблуждаться. Появление в варварской Азии греческих общин было результатом не спонтанной иммиграции, а методичным и терпеливым плодом селевкидской политики. Посреди враждебного мира Селевкиды насаждали и пестовали хорошо подобранные центры колонизации, группирующиеся вокруг главных городов. Низшие слои населения, сохранявшие арамейскую культуру, оставались вследствие этого вне общественной жизни: греко-македонские горожане, настоящая буржуазия Леванта, образовывали политический и военный класс. Основная масса этих колонистов обосновалась в районе нижнего Оронта, вокруг больших городов: Антиохии, Селевкии, Лаодикеи и Апамеи.

Антигон, в то время когда был владыкой македонской Азии, в 306 г. до н. э. основал на берегах Оронта город Антигонию. Селевк Никатор дал этому городу имя Антиохия и (несколько передвинув его) сделал своей столицей. Выбор Антигона и Селевка отвечал постоянным стратегическим и коммерческим интересам. «Антиохия, — как отмечал Моммзен[24], — занимала центральное положение в империи, охватывавшей Малую Азию, долину Евфрата, Иран, и не хотела отдаляться от моря». В Антиохии соединялись три основных пути из Внутренней Азии: 1) Царский путь, шедший из Сард в Египет через Иконий, Тарс, Киликийские горы, Тир и Газу; 2) дорога, следовавшая вдоль Евфрата через Фапсак и Вавилон до Персидского залива; наконец, 3) караванный путь, который через Иераполь, Эдессу, Низиб и Эктабаны вел в Бактрию и Центральную Азию.

Антиохия, возникшая по капризу завоевателя, искала себе прошлое. Через дочь Инаха[25] и Триптолема[26] с горы Силпиос она претендовала на родственную связь с Аргосом и Афинами. Эти легенды принесли афинские колонисты, которых Антигон поселил в Антигонии, а Селевк I перевел в новый город. Но большинство поселенцев были родом с Кипра или из Македонии. Афиняне, македоняне и критяне — все они быстро перемешались между собой. Благодаря им Антиохия в III в. до н. э. стала одной из столиц эллинизма. Она разделяла с Александрией и Пергамом честь заменить Афины во главе греческого мира. Как и в Александрии, в ней имелось многочисленное местное население, составлявшее плебс предместий. Это население говорило на арамейском языке, но, поскольку за ним, в отличие от египетского элемента городов дельты Нила, не стояло тысячелетней культуры, оно эллинизировалось намного быстрее. Браки между греками и сирийцами, все более и более частые, способствовали смешению народов.

У Александрии был порт, обширные торговые связи, а с культурной точки зрения — ее музей и библиотека. Антиохия, в некоторых отношениях оделенная беднее, была одним из самых приятных городов Востока. Путешественнику, едва вышедшему из пустыни, она являла между поросших лесами склонов горы Силпиос и Оронтом свои миртовые сады, цветущие кустарники и лавровые деревья, гроты, каскады, площади, храмы, бани и портики, где теснилось пятисоттысячное население разных рас и вер, самое занятое, шумное и мобильное население в Леванте.

В 9 километрах от большого города, среди лавровых и кипарисовых рощ, газонов и фонтанов находился его «фешенебельный» курортный пригород Дафна. Этот городок, в котором стоял храм Аполлона Пифийского, был излюбленным дачным местом богатых сирийцев, «восточным Тибуром»[27], где азиатские пороки — «фанатизм оргий» — дополнялись эллинской фантазией. В зависимости от Антиохии находился также порт Селевкии — Селевкия Пиерия, — контролирующий устье Оронта в Кипрском море. Соединял оба города Оронт, судоходный между Антиохией и морем. Находившийся южнее порт Лаодикеи (Латакии) был расположен менее удачно. Отрезанный от Оронта прибрежной горной грядой, он был ограничен местным сообщением с Египтом.

Эти эллинистические поселения перенесли в арамейскую страну формы организации греческого полиса. Всё это — религия, муниципальные учреждения, памятники, игры и празднества — создавало у обитателей Антиохии или Селевкии иллюзию (по крайней мере поверхностную) того, что они живут в Афинах или Коринфе. Однако окружающая среда оказалась сильнее. Колонисты ни в Антиохии, ни в Селевкии не сумели сохранить свои этнические особенности вопреки воздействию чуждых расы и климата. Эти гибкие греки слишком быстро адаптировались. Уже римляне, воевавшие против Антиоха III, видели в его греческих подданных «сирийцев», мы бы сказали: «левантийцев». Греки из собственно Эллады говорили о греках с Оронта как о креолах, а то и метисах. Доходит до того, что греко-сирийские авторы, как, например, Посидоний Апамейский, описывают нам своих земляков проводящими жизнь купающимися, душащимися благовониями, а когда надо идти на войну, идут на нее, как на маскарад. Возникает ощущение, что читаешь франкских хронистов XIII в., обличающих пуленов[28]. Если верить Лукиану, греческий дух был сильно деформирован этой Азией с ее чудовищными божествами и с тяжеловесной чувственностью. Но именно существование самого Лукиана в дикой области Харпут свидетельствует, что, встретившись с Азией, греческая мысль длительное время сохраняла в боевой готовности свое оружие критического восприятия и иронию.

Принимая азиатских богов, греки старались переделать их под свои мерки, очеловечить, но им это не слишком удавалось. Местные Астарты и Ваалы просвечивали из-под греческих одежд. Антиохия приняла Богиню-Мать под именем Артемида Персике. Селевкия Пиерийская почитала конический камень, символ финикийского Ваала — Зевса Громовержца, как его переименовали греки. Немного желания и игры словами (а греки, как известно, использовали ее как инструмент толкования), и вот уже все культы стали идентичными. Селевк Никатор, найдя в Лаодикее статую Астарты, моментально признал в ней афинскую Артемиду Бравронскую. Таков был процесс. Не было бога, не использовавшегося бы им. Царица Стратоника, жена Антиоха I, воздвигла храм Атаргатис Бамбикской[29] и ее священным евнухам. Митра, Изида, Серапис, как известно, так успешно обратили в свою веру азиатских и египетских греков, что те едва не повели их на завоевание Рима.

Если Селевкиды, как и Лагиды, грешили против греческого духа, их ошибка восходит к самому Александру. Впрочем, еще бы немного, и эта метода повлекла полную эллинизацию сирийского мира. Не последним мотивом, работавшим на греческую цивилизацию, была мода. Когда подумаешь, что даже среди иудейских первосвященников мания к изысканным манерам превращала Онию (Ониаса) или Иешуа в Менелая или Ясона, то больше не удивляешься тому, как быстро адаптировалась арамейская молодежь. И не следует утверждать, что эта эллинизация, совершенно поверхностная, не принесла греческой цивилизации никакой пользы. В селевкидскую эпоху эти посевы принесли великолепный урожай. Философия стоиков, зародившаяся на Кипре и в Киликии, дала первые уроки в Тарсе, Маллосе, Соли, Тире, Сидоне в правление Антиохов и Птолемеев. Македонские государства Внешней Греции сделали бы для