актёр, и аплодировали ему за то, что он хорошо играл свою роль. Здесь же хлопали не ему, а Ему. А он был никем, человеком без лица. Своего. У него теперь навсегда стало чужое лицо, Его лицо. И даже когда он смывал грим, чувство намертво приклеенной маски ни на минуту не покидало Серёгина.

«Продался за деньги, душу дьяволу продал, а счастье где?» — корил он себя в часы одиночества. И никакие оправдания: что так надо, так удобно всем, так нужно Родине, семье — не помогали ему. Он сам, без какого бы то ни было принуждения, без внешнего воздействия, по собственной воле уничтожил в себе личность, свою уникальность и неповторимость, своё Я. Стал вечной тенью другого. Его тенью. А Он ведь даже ни разу не удостоил его своим вниманием, ни разу не встретился с ним, не поговорил, ни пожал руки. Да и знал ли Он вообще о существовании его, Серёгина, последнему было не известно. Должен был знать, а может, и нет. И есть ли Он вообще? Может, и нет Его вовсе? Может, Он — это они, такие же, как Серёгин, Его двойники? А может, Его и не было никогда? Но кто же тогда руководит страной? Кто принимает важнейшие для судьбы страны и народа решения, важнейшие для всего мира? Неужели Юсупов и такие же серые и бездушные референты, люди-функции, люди-должности? Эти мысли не давали Серёгину покоя уже почти два года. И от них становилось ему только хуже и хуже.

Они подъезжали к очередному месту проведения встречи с очередным коллективом очередного крупного из, увы, уже немногочисленных московских производственных предприятий. А ведь когда-то Москва считалась индустриальным центром огромной страны, столицей победившего пролетариата-гегемона, всесоюзной кузницей. Но это всё в далеком прошлом, оболганном, оплёванном, преданном не раз. Сейчас же в бывших корпусах некогда заводов и фабрик на крутящихся креслах раскачивались взад-вперёд офисные клерки и менеджеры, беспрестанно сновали они из кабинета в кабинет, долбили пальцами по клавиатуре и перекладывали бумагу из одной стопки в другую. Ещё часть бывших корпусов превратилась в склады, другие были разрушены, а часть — и вовсе опустела после того, как была покинута их последними обитателями: сотрудниками обанкротившихся частных фирм.

И все эти бизнес-центры охраняла целая толпа сторожей: здоровых, в полном расцвете сил мужиков, намертво приросших к своих протёртым до дыр и затёртым до грязи стульям на вахте, мужиков, когда-то рожденных их матерями для больших и созидательных дел, но, увы, реализовавшихся, в отсутствии нормальной мужской работы, исключительно как пустоцветы на ветке. А была ли в том их вина?

Возможно, кто-то скажет: ну, да, ведь они же, ещё школьниками, просиживали вечерами на скамейках во дворах своих домов с пивом в руке, ржали под окнами, как умалишённые, и орали благим, да и просто матом. Где же тут стремление к учёбе, к достижениям, к целям? Кто из них мечтал о золотой медали, об институте, а потом и о карьере, большой зарплате? Да Бог с ним, с институтом! Кто из них хотя бы хотел получить хорошую рабочую специальность, поступить в техникум, освоить сложное оборудование, стать настоящим мастером, опять-таки, получать большую зарплату?

Кто-то возразит: а что вы хотите? Государственная система подготовки специалистов, система мотивации и страха перед общественным осуждением, которая была в СССР, в одночасье рухнула вместе с самим СССР, а родители этих школьников под натиском проблем и соблазнов просто не справились с задачей их воспитания. Школа же, ведомая новыми идеологами «от науки», сознательно отказалась от воспитания, сосредоточившись исключительно на упрощенном до тестов образовании как государственной услуге. Старых же учителей, приверженцев прежнего подхода к ученику и к знаниям, к широкому кругозору и критическому анализу, новая школа или исторгла из себя или подвергла жесточайшей переплавке.

Да и кто все эти сторожа и охранники, если разобраться? Почти все они приехали в Москву из близлежащих регионов: Иваново, Орёл, Курск, Брянск. Москвичей или подмосквичей среди сторожей почти уже и нет. Приезжают в Москву такие гости столицы, как на вахту, на перекладных, за копейки снимают койки в дешёвых ночлежках-хостелах где-нибудь в Мытищах или Люберцах, отрабатывают пару месяцев и с деньгами — домой на несколько дней. А после: обратно на заработки в Первопрестольную. И зачем всё это, спрашивается им? Ни жизни нормальной, ни семьи. Да, просто, дома, в их регионе работы нет, а если и найдется, то платят за неё столько, что ни на что не хватает. То ли дело московские зарплаты. Пусть москвичам они и покажутся маленькими, но для курян или орловчан это деньги. Кормить же детей как-то надо.

Итак, впереди растянувшейся на километр вереницы машин ехал гаишный кортеж из нескольких автомобилей, за ними — пара бронированных внедорожников охраны, позади же величественного, отечественного производства, президентского лимузина шёл автомобиль радиоэлектронной защиты, мощная установка в котором подавляла всякие сигналы открыто распространявшейся связи. За последним следовали ещё две машины охраны, микроавтобус с придворными фотографами-операторами и подставными рабочими для первого ряда и пара замыкающих колонну гаишных «фордов».

Машиностроительный завод «Универсал» на севере столицы, который должен был посетить в тот день Серёгин, пока ещё относился к военно-промышленному комплексу страны и выпускал сложное уникальное оборудование для армии и авиации. На площадке у въезда на территорию завода толпились люди, видимо, работники этого завода. Одежда и лица их были серы, улыбок на лицах не было. Снег, подгоняемый ветром, больно колол открытые части тела, заставляя людей щурить глаза, глубже прятать головы в куртки, шапки и капюшоны.

Разогревая себя легкими постукиваниями и притопыванием, стояли они так с девяти утра, как и было велено их начальством, а Президента всё не было и не было. Время тянулось медленно, на часах было уже чуть за десять, но из-за закрывавших небо каких-то грязных и грозных туч казалось, что уже наступил вечер, и Москву вот-вот опять поглотит неласковая, звенящая холодом и полная завтрашней неопределенности ночь.

Вот, наконец, и Он! После того, как перед раскрывшимися воротами, ведущими на территорию завода, развернулись и остановились чуть поодаль полицейские машины, а внутрь проследовали сначала одна, потом другая машины охраны, рольставень ворот неожиданно для всех стал закрываться. Причем не как обычно — медленно, а резко и стремительно. Водитель лимузина чуть замешкался и не успел сходу проскочить ворота, чудом избежав с ними столкновения. От резкого торможения пассажиры лимузина чуть не слетели со своих мест.

— Всё! Теперь! — сказал первый.

— Господи, прости меня, грешного, — прошептал второй.

Неожиданно для