В городе усиливался голод, люди набрасывались на все, что можно было съесть, поймали даже маленькую собачку маркизы, которую слуги выпустили погулять; ее поджарили на вертеле в одной бедной семье, как это делают китайцы, которые, говорят, едят этих животных.

Это случай, на мой взгляд, столь же ужасен, как людоедство, ведь собаки — наши настоящие друзья, и низводить их до уровня дичи или домашнего скота — постыдное дело. Есть собак — какая гнусность! Я даже не могу понять, как у людей хватает духу убивать их.

Немцы и швейцарцы дезертировали толпами, находя такую провизию скверной. Обстановка была накалена до предела, как вдруг распространилась добрая весть, что принц Евгений, благодаря ловкому маневру и храбрости, прорвал вражеские рубежи, переправился через По и двинулся на помощь городу.

Герцог выехал ему навстречу, и можете себе представить, какой разговор состоялся между ними.

Я вынуждена признать, что принц Евгений недолюбливал своего кузена, но очень дорожил Савойским домом и ненавидел французов — таковы две причины, не считая собственной славы, заставившие его пустить в ход все средства для достижения успеха.

Однако он не смог прибыть настолько вовремя, чтобы помешать главному штурму, несколько поспешно начатому потерявшим терпение маркизом де Лафейадом, который надеялся помешать соединению сил принца Евгения и герцога Савойского, захватив крепость до того, как ей будет оказана помощь.

Французы получили отпор на всех позициях и потеряли много людей. Герцог проявлял чудеса храбрости и дрался как лев.

Некий бедный человек, простой рудокоп, которого звали Пьетро Микка (я его хорошо знала, он часто приходил ко мне, работал в саду, и мой сын очень привязался к нему, поскольку тот мастерил для него замечательные игрушки), во время осады обессмертил свое имя, по праву встав в один ряд с такими героями, как Курций и Сцевола. Он устанавливал контрмину и понял, что противник вот-вот его обнаружит; времени отойти назад у него не оставалось, и тогда он зажег огонь и, обернувшись к своим товарищам, крикнул:

— Эй, спасайтесь кто может, заботу же о моей жене и моих детях препоручите герцогу. А я умру здесь, но не один!

И он бросил горящую головню на порох, взорвавшийся в ту же секунду и поглотивший героя вместе с теми, кто находился на ближайшем вражеском укреплении.

Виктор Амедей отдал приказ, чтобы в качестве вознаграждения семье Микка во все времена выдавали по двойной порции хлеба на человека ежедневно, — поистине, награда, достойная античности и спартанца, но основной массой людей сочтенная недостаточной. Как я уже отмечала, Виктор Амедей был чрезвычайно скуп.

В самом начале осады боевой дух французов был подорван знамением, внушившим одновременно большие надежды осажденным: произошло почти полное солнечное затмение, а поскольку изображение светила служило эмблемой Людовика XIV, люди восприняли это явление как символ разгрома и падения монарха.

— Затмение означает, что звезда Людовика потускнеет и погаснет, ибо, вместо того чтобы освещать, она обжигает, — говорил герцог Савойский, — такова воля Божья, и свершится она моей рукой.

Знамение подтвердилось лишь частично, однако череду невзгод и потерь, выпавших на долю великого короля в конце его правления, вполне можно приписать этому затмению.

В своих бумагах я нашла стихи, популярные в те времена или несколько позже и относящиеся к Гохштедтскому сражению, когда пришедшие в восторг от своей победы англичане воздвигли на поле битвы обелиск с напыщенной надписью.

Я приведу здесь эти стихи, поскольку обелиск уже давно уничтожен и будущие поколения, возможно, так и не узнают их:

Гохштедтский бой — столь жалкий ваш успех.

Что в честь его сей столп, спесивцы, стыдно ставить.

У нас атак, побед — не перечесть, и славить

Такие пустяки солдатам просто смех.

Когда бы наш Луи своей монаршей волей

Воздвигнул бы столпы во вражеской стране

В честь взятых городов, то вся она вполне

Похожей стала бы на кегельное поле.[1]

Гохштедтская победа, тем не менее, покрыла великой славой имя герцога Мальборо и внушила большие надежды итальянцам.

Между тем принц Евгений приближался к Турину ускоренным маршем; взгляды горожан были прикованы к холму Суперга, откуда должны были подать сигналы, возвещающие о прибытии подкрепления.

Наконец отряд появился. По всему городу прокатились крики радости, восторгам не было конца. Люди на улицах обнимались, издалека указывая друг другу на благословенные знаки, все словно опьянели от счастья.

Герцог Орлеанский, прежде приезжавший в Италию в качестве путешественника или чуть ли не искателя приключений, на этот раз прибыл во главе армейского корпуса, предназначенного для подкрепления войска Лафейада; на следующий же день состоялся военный совет, проходивший под тополем (как раз вчера моя дочь рассказывала мне, что этот тополь стал местной достопримечательностью и его до сих пор тщательно оберегают).

Каждый участник совета высказал свое мнение. Наиболее удачным оказалось предложение молодого принца: он намеревался немедленно снять осаду и двинуться навстречу приближающейся армии.

— Если мы выиграем битву, — говорил он, — цитадель падет сама собой, а если проиграем — придется отступить.

Но Людовик XIV, не допускавший, чтобы приближенные к трону принцы, не исключая даже дофина и королевских внуков, открывали себе широкий путь к славе, приставил к племяннику наставника. Маршал де Марсен предъявил королевский приказ: Филиппу Орлеанскому предписывалось подчиняться ему во всем. Надо было уступить.

— Господа, — в гневе вскричал Филипп Орлеанский, — у меня появился наставник! Карету мне… Я уезжаю.

Но он не уехал, ибо слишком любил участвовать в сражениях, а принялся отчаянно браниться. И многие годы спустя он не мог вспоминать об этом хладнокровно.

Принц Евгений и Виктор Амедей поднялись на Супергу, чтобы осмотреть окрестности, сам город и войска. Оглядев все орлиным взглядом, принц Савойский заметил какие-то непонятные передвижения противника и тут же сказал:

— Дорогой кузен, считайте, что эти люди наполовину уже разбиты.

Сражение началось почти сразу же и было страшным, противники дрались с беспримерным ожесточением; но на этот раз судьба улыбнулась Виктору Амедею — никогда прежде он не одерживал столь полной победы.

Маршал де Марсен был убит, герцог Орлеанский довольно серьезно ранен, армии пришлось спасаться бегством и отступить к Пинероло. А что представляет собой наше отступление, когда к нему примешивается паника, вы можете себе представить.

В качестве трофеев победители брали все, что бросили побежденные: пушки, зарядные ящики, палатки, деньги, скот, не считая бесчисленных пленных. Солдаты Виктора Амедея с восторгом осматривали поле сражения, а еще больше радовались, набивая карманы добычей, поскольку противник оставил здесь настоящие сокровища: дорогую посуду и драгоценности.