Он жаждал выпивки и попытался убедить Найджела сходить с ним в «Чилдонский герб». Но Найджел был непреклонен.

– Выпьешь в Стэнтвиче, – сказал он. – Нам вовсе не нужно, чтобы все местные поглазели на нас разом.

Поэтому они околачивались в округе до без пяти минут часа. Затем Найджел отправился в банк, рассчитав время до минуты. Из дверей вышла средних лет женщина, и Найджел вошел. Девушка была одна. Она посмотрела на него и заговорила с ним довольно вежливо, но безразлично, и Найджел ощутил некоторую обиду и даже возмущение, когда на ее округлом непримечательном лице не отразилось ни малейшего восхищения его внешностью. Он сказал, что хотел бы открыть счет, и девушка ответила, что менеджер ушел на обед; не может ли потенциальный клиент зайти снова в два часа? Затем прошла вслед за ним к двери и заперла за его спиной.

В переулке на задах банка Найджел встретился с Марти, который был в восторге, поскольку увидел, как Алан Грумбридж вышел из задней двери здания и уехал на своей машине.

– Я так думаю, они ходят на обед попеременке, через день. Сие значит, что птичка полетит обедать завтра, а он – в понедельник. Выйдем на дело в понедельник.

Найджел кивнул, думая о том, что в банке тогда останется только девушка и как легко это будет. Похоже, сейчас здесь делать было больше нечего. Они сели на автобус обратно до Стэнтвича, и по прибытии туда Марти потратил двадцать пять пенсов на виски, а потом начал выклянчивать у Найджела часть денег, одолженных у миссис Таксби.

Литература учила Алана Грумбриджа, что существует такая вещь, как влюбленность. Некоторые говорят, что именно так, косвенно, узнаю́т об этом все люди. Алан читал, что влюбленность изобрел в Средние века некий трубадур по имени Кретьен де Труа[12]и что это чувство производит перемены в человеческой природе.

Он никогда не испытывал подобного сам. И когда думал об этом, то понимал, что не знает никого, кому влюбленность была бы знакома. Никому из супружеских пар, приходивших пить «Бристоль-крим», – ни Хейшемам, ни Китсонам, ни Мэйнардам, точно так же, как Уилфреду Саммиту, или констеблю Роджерсу, или миссис Сарридж, или П. Ричардсону. Алан знал это, поскольку был уверен: если бы они хотя бы в прошлом в кого-то влюблялись, то стали бы другими, ведь это чувство меняет природу человека. Но они не изменились – были такими же скучными и невозвышенными, как он сам.

С Пэм не возникало даже вопросов о влюбленности. Она была просто девушкой, которую он несколько раз приглашал на танцы в Стэнтвиче, а в один из вечеров по пути домой увлек в поле, и она не сопротивлялась. Это был первый раз для них обоих. Было весьма приятно, хотя ничего выдающегося, и Алан не намеревался это повторять. Но в этот вечер в поле был зачат Кристофер. Все приняли как должное, что они с Пэм поженились до того, как у нее «стало заметно», и Алан никогда и не думал протестовать. Он принял – как и многое в своей жизни – женитьбу на Пэм, появление ребенка, необходимость иметь стабильный доход. Пэм хотела получить обручальное кольцо, хотя они не были предварительно обручены, и Алан купил кольцо за двадцать пять фунтов, взятые в долг у отца.

Родился Кристофер, а четыре года спустя Пэм сказала, что они должны «поставить целью» второго ребенка. В то время Алан еще не начал пристально следить за словами, их значением, и тем, как их надлежит использовать, поэтому не счел фразу Пэм забавной. Когда он стал старше и прочитал много книг, то, оглянувшись на то время, задумался: каково было бы быть женатым на женщине, которая сочла бы эту фразу смешной и которой он мог бы высказать подобное непристойное предложение? Как бы он занялся любовью с такой понимающей женщиной и сказал бы ей: «Я целюсь в тебя ради второго ребенка»? Скажи он нечто в этом роде Пэм при таких обстоятельствах, она дала бы ему пощечину.

Обзаведясь двумя детьми, они никуда не ходили по вечерам. Они не могли бы позволить это себе, даже если бы кто-то и согласился сидеть с детьми даром. Тогда еще была жива жена Уилфреда Саммита, но и мистер, и миссис Саммит, подобно Джойс, считали, что юная супружеская чета должна сама справляться со своими обязанностями. Это значило, что молодые супруги не должны ничего делать для собственного развлечения и никогда не смеют оставлять своих детей на попечение кого-либо другого. Алан начал читать. До женитьбы он читал не особо много, поскольку его отец утверждал, что это напрасная трата времени для того, кто намеревается работать с цифрами. На середине третьего десятка Алан записался в общественную библиотеку в Стэнтвиче и прочел там все триллеры, детективы и книги о приключениях, до каких только смог добраться. На свой лад он жил довольно счастливо, проживая все те события, что были описаны в книгах. Но незадолго до его тридцатилетия случилось нечто странное.

Он читал триллер, в котором был процитирован поэтический отрывок. До того момента он презирал поэзию как нечто недоступное ему, считал, что люди пишут и читают подобное, чтобы «выпендриться». Но ему понравились эти стихи – сонет Шекспира о Фортуне и глазах людей, – и строки этого сонета снова и снова прокручивались в голове у Алана. В следующий раз, придя в библиотеку, он взял сборник сонетов Шекспира, и они ему понравились. Это заставило его прочесть еще больше поэзии, а потом постепенно дело дошло до более крупных произведений, которые люди по какой-то непонятной причине называют классикой. За этим последовали пьесы и снова стихи, и еще книги, которые критики пишут о книгах, – и Алан пропал. Ибо его разум стал острее, сила восприятия невероятно возросла, и он впал в недовольство своим уделом. В этом мире были другие вещи, помимо Пэм, детей, банка, Хейшемов и Китсонов, поездок за покупками по субботам, просмотра телевизора и аренды трейлера ради летнего отпуска, проведенного на острове Уайт. Если только все эти авторы не солгали, существовала еще внутренняя жизнь и внешние ощущения, бесконечное множество того, что можно было увидеть, сделать и испытать. Существовали чувства, существовали страсти.

Он испытал неистовое опьянение литературой в довольно позднюю пору своей жизни, и это отравило ему существование.

Желание влюбиться было ребячливым, но Алан хотел влюбиться. А еще он хотел жить независимо, путешествовать, видеть мир, исследовать, открывать и понимать. Все эти действия были в равной степени недоступны для женатого человека с двумя детьми, пожилым тестем и работой в банке «Энглиан-Виктория». А влюбиться было бы аморально, особенно если бы он предпринял что-либо в этом направлении. К тому же вокруг не было никого, в кого можно было бы влюбиться.

Алан представлял, как заходит к Хейшемам как-нибудь утром в субботу и застает Венди совсем одну, и они влюбляются – неожиданно, как в книге Сомерсета Моэма, хотя давно знали и не особо жаловали друг друга. Они оказываются поражены любовью, подобно Ланселоту и Гвиневере[13]или Тристану и Изольде[14]. Он даже рассматривал в этой роли Джойс. Как было бы, если бы она пришла в его кабинет после закрытия отделения и он заключил бы ее в объятия, и… Алан знал, что не мог бы этого сделать. Чаще всего он просто представлял некую девушку, стройную, с длинными черными волосами, которая назначила деловую встречу – поговорить относительно овердрафта[15]. Они обменялись бы одним только взглядом и сразу же поняли, что неразделимо связаны друг с другом.