«Ну что с ним сделать после этого, с варнаком сибирским?» – подумал Вяземский и только мысленно развёл руками, он знал, что ему на это сказал бы каждый солдат, мол, жаль убиенного, однако и самому по сторонам «глядеть надобно». Кроме Вяземского, свидетелем этого несчастного случая были кузнец и вахмистр № 1-го эскадрона Жамин.

Возвращаясь, отряд перешёл через железную дорогу, и к нему присоединился ротный со своими пластунами.

– Потери? – спросил Вяземский.

– Трое наповал и две лошади.

– И у нас трое. Раненых пока не считали.

– Можете сколь-нибудь ваших посадить по двое? – попросил ротный.

Казаки своих убитых не оставляли на поле боя, это было известно. Вяземский попросил подобрать и его драгун, подозвал Жамина и распорядился насчёт предоставления казакам нужного количества лошадей.

Версты за две Вяземский понял, что зарево впереди – это горящая Могилевица. А когда подъехали ближе, стало видно, что пылает и лес.

Отряду понадобился час, чтобы средней рысью вернуться к полку. Полк стоял в версте от разбитой Могилевицы в состоянии растерянности. Розен послал к лесу шестой эскадрон, но драгуны не смогли войти в пожарище, они только подобрали с три десятка воющих обгоревших «хлопув» и «жонок», несколько человек умерли тут же на снегу, по полю бегали обожжённые коровы, и догорали живыми факелами длинношёрстные овцы. Такого разорения никто из драгун ещё не видел. Третий эскадрон Розен направил в пылающую деревню на розыски отца Иллариона, того нашли и вывели седого. Унтер-офицер Людвиг Иоахим Шнайдерман был расстрелян. Из всех офицеров об этом сожалел только Аркадий Иванович Вяземский.

* * *

Денщики растянули большую палатку. На походе она служила полковым офицерским собранием. Клешня и денщики накрывали завтрак, а Розен и Вяземский обсуждали итоги ночного дела. Вот-вот должны были подойти офицеры.

– Что скажете, Аркадий Иванович?

– Немного, Константин Фёдорович, только думаю, что германцы накапливают силы для большого дела.

– Почему вы так думаете?

– Во-первых, потому, что они ставят тяжёлую артиллерию на одну линию с полевой, то есть не в тылу, а почти на передовой. Во-вторых, охранение батареи не закопалось в землю, они отрыли неглубокие окопы, пулемётные точки я в данном случае в расчёт не беру, они всегда оборудуются примерно одинаково, а кроме этого…

Вяземский не успел договорить, и он и Розен услышали странный шум, напоминающий рокот мотора, только мотор рокотал где-то вверху и очень громко. В палатку заглянул вестовой:

– Какие будут указания, ваше высокоблагородие?

– А что это? – удивлённо спросил Розен.

– Не могу знать, рокочет, – отрапортовал вестовой. – Только поначалу было совсем тихо, а вдруг сразу громко… и над головой.

– Аэроплан, господин полковник, – тихо произнёс Вяземский, – как вчера пленный и говорил, прилетели смотреть точность попадания.

– Давайте выйдем, подполковник. – Розен накинул шинель. – А то как-то, знаете, неуютно я себя чувствую… над головой летают, а мы даже не видим.

Вяземский с Розеном вышли на воздух и стали смотреть.

Сожжённая Могилевица находилась в версте. Между северо-восточной окраиной и ближним к ней № 1-м эскадроном лежала мочажина. Ночью, не разобравшись, туда сунулись верхами и чуть не утопили коней, кони провалились в накрывший болотину снег по брюхо, и это было, видимо, не самое глубокое место. В деревне сгорело всё, только торчал костёл, каменные трубы изб и дом ксёндза. Не сгорела рига, её обошли и зажигательные снаряды, и поднявшее тягу до самого неба пламя, охватившее деревню. Сейчас от пепелища поднимался белёсый дым, он смешивался с низкими облаками, и, если бы не запах свежего пожара с привкусом чего-то отвратительного, можно было подумать, что на землю лёг плотный туман и он застилает всю округу. Что рокотало в небе над облаками, было не видно.

– А что же он летает, если ничего не видно? – спросил Розен, задрав голову.

– Наверное, надеется, что в облаках могут быть окна, разрывы, – не слишком уверенно ответил Вяземский, он тоже смотрел вверх. Полковник хмыкнул:

– А столько дыма они не предполагали? Тут же больше дыма, чем…

Он не договорил, в мочажине поднялся снежно-водяной столб, в основании которого была чёрная земля, и через секунду раздался грохот.

– Он ещё и бомбы кидает! – взвился Розен. – Чёрт знает что это за война такая, раньше хотя бы небо нам ничем не угрожало, только божьим наказанием, дождём или снегом! Что же это за вольности?

Вяземский ухмыльнулся, про таких отставших от современной жизни старых офицеров в личных формулярах писали: «Общее образование получил дома, военное – на службе»…

– А чувствуете, какой запах идёт от этого дыма? Чем это они сожгли деревню и лес? – Вопросы Розена повисли в воздухе. – В лес-то попало снаряда четыре, а горит, будто его маслом полили, а? Аркадий Иванович?

Подполковнику очень хотелось высказаться по поводу того, что вчерашнего пленного поторопились расстрелять, но, во-первых, приговор был приведён в исполнение, а во-вторых, германцы и задержались с обстрелом всего-то на семь минут.

– Четвертаков сорвал с кого-то из германцев, судя по всему, с офицера…

– А что же это он, сукин сын, не разобрал – с кого?

– Это было трудно, ваше сиятельство, я на него не в претензии. Было темно, и все германцы были в прорезиненных пелеринах, а на шишаки надели защитные чехлы, чтобы не отблёскивали, поэтому все выглядели одинаково… Он сорвал, как оказалось, полевую сумку, в ней карта, хотел вам показать…

Полковник пожался от холода:

– Пусть его, раз вы на него не в претензии… Смотрите, уже идут господа офицеры, доложите нам всем, пусть все послушают, да и завтрак уже готов. – Розен постучал сапогами, сбивая с носков снег. – И вы, голубчик, постучите, не будем нести в палатку сырость. Господа офицеры сейчас и так натащут.

Офицеры уже столпились у полога, Розен приподнял край, потом оглянулся, с сожалением посмотрел на сапоги подошедших и безнадёжно махнул рукой:

– Заходите, господа, заходите уже, и я не вижу отца Иллариона!

Вокруг раскладного стола не было стульев, офицеры стояли. Ближний к пологу выглянул и сказал:

– Ведут!

– Как ведут, кого ведут? – удивлённо спросил Розен.

Полог сдвинулся, и в палатку, поддерживаемый под руки вахмистром Жаминым и унтером Четвертаковым, неуверенно шагнул отец Илларион.

– Табуретку бы кто-нибудь придумал… – Полковник был сильно расстроен, и в этот момент просунулся Клешня с раскладным табуретом. – Ну вот так, что ли! Присаживайтесь, отец Илларион.

Вяземский внутренне ахнул. Он слышал о подвиге полкового священника, тот провёл весь обстрел в молитве рядом с гробами погибших в позавчерашнем деле и пока незахороненных драгун. Отец Илларион состарился и поседел.