Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Падаю за ближайшую кочку и отвечаю фразой из старого анекдота:
– Уже никто никуда не идет.
Они меня не видят, мешает наступившая темнота и слепящее пламя костра. Но стволы винтовок направлены в мою сторону, могут сдуру и пальнуть.
– Выходи с поднятыми руками, – командуют от костра.
– Иду, иду, только сразу не стреляйте.
СВТ оставляю за кочкой, сам, подняв руки, выхожу на освещенное место. Над костром висит большой котелок, явно не армейского вида. В нем, булькая, развариваются какие-то зерна. Окруженцев шестеро. Один продолжает лежать, видимо ранен. Из оставшейся пятерки один выглядит чуть постарше, похоже, он здесь главный. Остальная четверка коротко стрижена и по большей части лопоуха, не исключено, что весенний призыв этого года. В бою побывать уже успели, на это указывает и раненый, и вид красноармейцев. Но ремни и подсумки у всех на месте, без пилотки только один, оружие не бросили. Кстати, об оружии. Неприятно, оказывается, стоять перед пятью стволами, зная, что твоя жизнь сейчас измеряется холостым ходом любого из пяти спусковых крючков.
– Один я, – пробую успокоить красноармейцев.
Тот, что постарше, приближается ко мне, приглядывается и спрашивает:
– А ты, часом, не беглый?
Небритый, грязный, в черном ватнике, ночью по лесу шляется, кто такой? Правильный ответ – столичный инженер, техническая, так сказать, интеллигенция.
– Я не беглый, я беженец. С брестского поезда.
– А не врешь? – сомневается красноармеец.
– Документы в поезде сгорели, а насчет беглого…
Снимаю ватник и задираю футболку.
– Наколки видишь?
– Не вижу. В лагере, значит, не был. А в Брест зачем ехал?
Сейчас моя легенда должна пройти первую проверку. Рассказываю о своих приключениях, кивают и даже сочувствуют. Оружие опустили, один даже занялся кашей. Дует на ложку, пробует степень готовности. Не удержавшись, сожалеет:
– Еще бы соли сюда.
– Есть у меня соль! – прерываю свое повествование. – Я сейчас.
Возвращаюсь к кочке, за которой прятался, беру СВТ и дедов узелок. Винтовку держу за цевье, так, чтобы не спровоцировать окруженцев на стрельбу. При виде оружия меня снова берут на прицел.
– Да без патронов она.
Кладу СВТ на землю и отдаю кашевару соль, народ сразу веселеет.
– Откуда? – интересуется старший.
Рассказываю. Пока я говорю, он подносит СВТ к огню и оттягивает затвор. Убедившись в моих словах, кладет винтовку обратно. Когда я заканчиваю, он представляется:
– Федор. А на хуторах тут одни куркули сидят, запросто убить могут.
Разговор наш прерывается окончательной готовностью ужина. Его делят на семерых, всем поровну. Красноармейцы раскладывают свои порции, а мне отдают большой и закопченный котелок, но у меня даже ложки нет.
– Подожди, – предлагает Федор, – я тебе свою отдам.
Жду. Едва получив ложку, быстро расправляюсь с разваренной пшеницей. Соли мало, зато попадаются кусочки сала, где они его добыли, не спрашиваю. Наевшись, иду мыть посуду к ручью. Получив назад чистую ложку, Федор одобрительно кивает и начинает свой рассказ.
До войны их полк стоял в Селище. После начала войны полк пешим маршем выступил в направлении Барановичей. В поход вышли с указками и досками для занятий, но почти без патронов, без мин, без снарядов. 24 июня около 16 часов главные силы их дивизии, частично уже прошедшие Слоним, попали под фланговый удар немецких танков. В бою дивизия понесла большие потери и начала отступление на восток. Потрепанная дивизия, в том числе и их стрелковый полк, пыталась организовать оборону на рубеже реки Щара, но без боеприпасов удержаться не смогла. Немцы пошли дальше на Минск, а остатки дивизии рассеялись в окрестных лесах. Поначалу в их группе было больше сотни командиров и красноармейцев. Но за полтора дня она растаяла, как поздний снег под майским солнцем. Первыми начали исчезать призывники из западных областей, потом пропали капитан, младший политрук и два лейтенанта с двумя десятками красноармейцев, и пошло – поехало. Народ разбрелся кто куда, в основном в поисках продовольствия.
Вокруг старослужащего Федора собрались земляки-новобранцы. Все они были из одного района Псковской области, или как ее называли сейчас Псковского округа. Подвижность группы сковывал раненый, хоть и легко зацепило парня, а долго идти он не мог. Зерно и сало добыли в одной из деревень, хозяин не посмел отказать группе вооруженных людей. Но взяли по-божески, солдатский сидор пшеницы и добрый шмат сала. Теперь ждут, пока восстановится раненый земляк, и думают, куда податься дальше. Заполучив источник информации с высшим образованием, Федор намеревается использовать его по полной программе.
– Как ты думаешь, инженер, наши победят или немец верх возьмет?
– Думаю, наши.
– Ага, – тянет Федор. – А скоро?
– Думаю, что нет. Прошлую войну тоже хотели за полгода закончить, а она четыре года тянулась. Эта будет не меньше.
– Четыре года?!
Я и сам только начал осознавать всю серьезность этой цифры.
– Ладно, садитесь ближе, – обращаюсь к остальным, – я хоть и не цыганка, а судьбу дальнейшую вам нагадаю, точнее несколько судеб. А по какой дорожке идти, вы уже сами выберете.
– Ну, давай, гадай, – соглашается Федор.
Народ подтягивается ближе, даже раненый проявляет интерес.
– Первая дорога ведет на восток, к нашим. Только голову на ней сложить легче легкого. Пока здесь сплошного фронта нет, пройти до Днепра не проблема. Но там вас снова в строй и на передовую, а у пехотинца дожить до конца войны шанс невелик, а точнее считайте, что нет его.
Народ погружается в раздумья.
– Вторая дорожка ведет на запад, в немецкий плен. А плен для вас это смерть. От холода, от голода, от петли, от немецкой пули.
– Выходит, и там смерть, и там смерть. Так в чем же разница? – вклинивается один из красноармейцев.
– Разница в том, что на востоке смерть почетная, в бою, а на западе позорная, конечно, если сам сдался. На войне всякое бывает, только если доведется в плен попасть – сразу бегите. Пока силы есть – бегите. Иначе в лагере вас немцы все равно уморят.
– Да нешто они такие звери? – удивляется один из лопоухих. – Мамка рассказывала, что люди как люди. В восемнадцатом году у нас были, и ничего.
– Так это у вас другие немцы были.
– Какие другие? – удивляется лопоухий.
– У вас тогда были Вильгельмовы немцы, а сейчас к нам лезут Адольфовы. За двадцать лет многое поменяться успело. Вот их нынешняя политика. Немцам – гут, евреям – капут, русским тоже, а украинцам позже. Что такое гут и капут, переводить надо?
Молчат, немудреный стишок, ухвативший всю суть немецкой политики на оккупированных территориях, они приняли на веру без всяких сомнений.
– А еще дороги у нас есть? – спрашивает Федор.
– Есть,