Справедливости ради добавлю, что отцы церкви в этом вопросе не делали различий между полами, иерархия спасенных, основанная на состоянии целомудрия, распространялась на мужчин в той же степени, что и на женщин. Но для выстраивания структуры мужского общества эта модель была, разумеется, совершенно нежизнеспособна, поэтому дальше богословских книг и проповедей дело не заходило. А вот для классификации женщин она подошла настолько хорошо, что с определенными вариациями сохранялась почти до конца XX века.

Объясняется, почему эта система так хорошо прижилась и как появились исключения из нее, очень просто. Юридически женщина полностью зависела от мужчины, а из этого вытекали, соответственно, экономическая и даже физическая зависимость. Поэтому в быту и при возникновении любых юридических вопросов обозначение «девица, жена или вдова» было в первую очередь указанием на то, под чьей опекой женщина находится, какие у нее права и с кого надо спрашивать за ее поступки.

При этом богословская классификация повлияла на форму, но не на содержание. Что бы там отцы церкви ни говорили о великом значении девственности, наименьший вес в обществе был как раз у девиц — незамужняя девушка продолжала практически считаться ребенком и мало принималась во внимание. Ее слова почти ничего не значили, она не могла совершать никаких коммерческих операций и вообще рассматривалась как существо слабое, глупое и нуждающееся в опеке. Даже работающие девушки были юридически несамостоятельны и зависели от отца или опекуна.

Замужняя женщина — это уже другое дело. Несмотря на то, что зависимость женщины от мужа была не меньше, чем от отца, в глазах общества она имела совершенно другой вес, потому что жена являлась как бы представительницей мужа. Если дочь — это просто неразумный ребенок, то жена — это была часть мужа, единое с ним существо. Она могла говорить от имени мужа (с его разрешения, конечно, но в его отсутствие автоматически предполагалось, что такое разрешение есть), требовать от его имени выполнения обязательств, делать покупки от его имени, давать от его имени обещания и т. д.

Самой свободной была вдова — даже несмотря на то, что формально вдовы обязаны были находиться под опекой каких-либо мужчин-родственников. Была в их положении такая любопытная двойственность, что опекун вроде как нужен, но если вдова что-то сделает без его разрешения, она в своем праве.

Так что, когда средневековая женщина, отвечая на вопрос «кто вы?», начинала с того, девица она, жена или вдова, этим она сразу поясняла степень своей самостоятельности и дееспособности. А дальше, называя имя отца или мужа, уже расставляла последние точки над i — помещая себя в соответствующую ячейку социальной структуры общества.

Монахиня выпадала из этой структуры, потому что, принимая постриг, она уходила из-под ответственности частных лиц и переходила в подчинение религиозного ордена. Поэтому монахини, являясь исключением, не выпадали из социальной структуры средневекового общества, а скорее дополняли ее. После пострижения они приобретали свой окончательный статус, и орден становился их опекуном до конца жизни.

А вот проститутки именно выпадали из системы, что, конечно, тоже неудивительно, потому что даже в тех странах, где их занятие было так или иначе узаконено, они все равно находились вне общества и считались маргиналами, наряду с бродягами и попрошайками. Среди проституток хватало и замужних женщин, и вдов, но в глазах общества, становясь публичными или иначе «нечестными» женщинами, они теряли право так себя именовать.

Здесь мы напрямую сталкиваемся с таким любопытным моментом, как использование очень популярного в Средние века термина «честная женщина». Он встречается и в литературе, и в официальных документах, в том числе в судебных записях. И что очень неожиданно на современный взгляд — женщин, осужденных за различные преступления, в том числе воровство, в этих документах нередко продолжают называть «честная женщина». Такой вот нонсенс.

Но в те времена это никому не казалось странным — такое отношение вытекало из положения женщины в целом и ее прав и обязанностей в глазах общества. Какие бы преступления женщина ни совершила, если у нее не было любовников, если она хранила целомудрие или была верной женой, и иногда даже если она жила во внебрачной связи, но только с одним-единственным мужчиной (как та же Марианна у Шекспира), — она все равно оставалась «честной женщиной». И суд по этой причине даже мог проявить к ней снисхождение.

Когда женщина оказывалась замешана в какой-то скандал, ее дальнейшая судьба могла быть напрямую связана с ее репутацией. Если соседи и знакомые свидетельствовали в суде, что она добродетельна, известна только примерным поведением и не имеет порочащих связей, судьи любое преступление могли счесть случайностью, в которой виновата слабость женской натуры. А вот распутница в глазах общества была порочна по определению, а следовательно, способна на любое преступление и опасна для общества. Тут пощады ждать не приходилось.

В качестве примера можно вспомнить громкий процесс Марион ла Друатюрьер, закончившийся казнью обеих обвиняемых — самой Марион и ее подруги, старой сводни Марго де ла Барр.

Несчастная Марион была безумно влюблена в некого Анселина, а тот с удовольствием попользовался всеми удовольствиями, которые мог от нее получить, после чего обручился с куда более выгодной невестой Агнес. Марион впала в отчаяние и пожаловалась старой знахарке на неверность возлюбленного. О дальнейшем Ольга Тогоева пишет в книге «Истинная правда»: «И та обещала помочь, дав рецепт приворотного зелья, которое Марион должна была подлить Анселину в еду… Однако он никак не желал отказываться от женитьбы. Следовательно, необходимо было новое, более верное средство, и оно было найдено все той же Марго — “такая вещь, что этот Анселин, даже если и женится, все равно вернется к ней и будет любить ее как и прежде”. Подруги сплели два венка из ядовитых трав, которые Марион забрала у Марго накануне свадьбы и на следующий день, во время праздничной пирушки, бросила под ноги танцующим молодоженам. Уже через два дня она узнала, что они больны и не могут иметь сексуальных отношений. Еще через какое-то время они умерли».

Марго де ла Барр приговорили довольно скоро, она не имела никаких шансов, потому что ранее была проституткой, сводней, а также занималась ворожбой, просто это никого не интересовало, пока в результате ее предполагаемых действий никто не умирал. Суд сразу же отмел ее попытки назвать себя честной женщиной, она была человеком вне приличного общества, и общество было только радо от нее избавиться. Другое дело — Марион, которая ни в каких других связях с мужчинами кроме Анселина замечена не была и сама себя именовала «женщиной с достойной репутацией». Судьи с этим были не совсем согласны, но тем не менее и они, обсуждая ее дело, ни разу не мотивировали обвинения против нее «распущенным образом жизни», как это было с Марго. Молодость, относительно хорошая репутация и искренняя любовь, которую она питала к Анселину, играли ей на руку, и смертный приговор ей (хотя однозначно именно она была инициатором колдовства, и она же проводила магический обряд) судьи выносили не единогласно, трое до конца настаивали на наказании у позорного столба и изгнании.