— Ага, близость и насилие, — кивнул Фраффин. — Кто угодно может отыскать драму в войнах и переселениях, в подъеме и крушении цивилизаций и религий, но что бы вы подумали о маленькой капсуле истории, которая сосредоточена вокруг существа, которое убивает супруга?

Келексель покачал головой. Разговор принял такой оборот, который выбил почву у него из-под ног. Военная эпопея закончена? Новая история? Почему? Его предчувствия вновь вернулись к нему. Неужели Фраффин каким-то образом мог причинить вред такому же чему, как и он сам?

— Конфликт и страх, — сказал Фраффин. — Ах, какая это широкая дорога к уязвимым местам.

— Да… да, на самом деле, — пробормотал Келексель.

— Я затрагиваю чувствительную струну, — сказал Фраффин. — Скупость здесь, страсть там, каприз еще где-нибудь — и страх. Да, страх. Когда создание уже полностью подготовлено, я вызываю страх.

Тогда весь механизм работает на меня. Они сходят с ума! Они любят! Они ненавидят! Они изменяют! Они убивают! Они умирают.

Фраффин улыбнулся — продемонстрировал широкий оскал. Выражение его лица показалось Келекселю угрожающим.

— И самая занятная вещь, — добавил Фраффин, — самый смешной элемент игры в том, что они считают, будто делают все это по собственной воле.

Келексель выдавил ответную улыбку. Много раз он смеялся над этим моментом в историях Фраффина, но на этот раз эта идея показалась менее занятной. Он сглотнул, затем проговорил:

— Но разве такая история не была бы… — он замялся в поисках подходящего выражения. — Не была бы… чересчур ничтожной?

— Не в том ли величайшая заслуга творца, чтобы при помощи микроскопического события показать необъятное? — спросил Фраффин. — Вот где я держу и вечность, и краткий миг, — он поднял сжатый кулак, протянул Келекселю и раскрыл, показывая ладонь. — Я даю вам то, чего у вас нет — способность умирать.

Келексель нашел мысль отталкивающей. Фраффин со своим вшивым личным конфликтом, умерщвлением, мелким преступлением. Какая гнетущая идея! Но Режиссер вновь был поглощен прикрытым экраном в столе. Что видел он в нем?

— Боюсь, я злоупотребил вашим гостеприимством, — отважился Келексель.

Фраффин закатил глаза. Простофиля собрался уходить. Отлично. Он не зайдет слишком далеко. Сеть уже расставлена. Из каких изящных, переплетенных между собой нитей она состоит!

— Чувствуйте себя на корабле как дома, — сказал Фраффин.

— Простите, если я занял слишком много вашего времени, — извинился Келексель.

Фраффин, поднявшись, поклонился и традиционно ответил:

— Что время для чемов?

Келексель столь же формально отозвался.

— Время — наша игрушка.

Он вышел из комнаты. В голове вихрем бушевали мысли. В поведении Фраффина таилась угроза. Она была как-то связана с тем, что он видел в своем экране. История? Как могла история угрожать чему?

Фраффин проследил, чтобы за Келекселем захлопнулась дверь, откинулся на спинку кресла и вновь вернулся к экрану. Это происходило сейчас прямо над ними, на поверхности, и как раз начинало закручиваться первое ключевое событие.

Туземка убивала супруга. Он смотрел, стараясь сохранить необходимую творцу дистанцию. Субъект: женщина, имя: Мэрфи, фигура ошеломляюще алая в искусственном освещении. Завеса притворства начисто стерта с ее лица непредсказуемым инопланетянином, который был ее мужем. Теперь она подчинила жизнь зловещим предзнаменованиям, о которых не имела ни малейшего понятия. Знамения и укрывающая сень богов, которым поклонялись ее предки, ничего больше не значили для нее. Роковые лики предрассудков утратили обычные места.

Резким сильным движением Фраффин отключил экран, прижал руки к лицу. Создание настигла смерть. Теперь история будет развиваться сама собой, движимая собственным внутренним импульсом. Какой изысканный способ расставить чему ловушку!

Фраффин опустил руки на гладкую холодную поверхность стола. Вот только кто попался в эту ловушку?

Он неожиданно почувствовал себя вздернутым на дыбу видения, ощутил внутри пугающую множественность — перешептыванье голосов собственного прошлого, которому не было начала.

«Кем же мы были когда-то?» — подумал он.

Таково было проклятие чемов: бессмертные не имели древности. Воспоминания изглаживались из памяти, и приходилось обращаться к искусственным воспоминаниям на бобинах пленок — со всеми неточностями.

«Что же было утрачено? — задумался он. — Были ли у нас проклятые пророки, типун им на язык, чьи слова навлекли на нас злой рок? Какую пикантную фантазию могли бы мы обнаружить в своих потерянных началах? Неужели мы сами создали своих богов? Как мы сотворили их? И не плюем ли мы сейчас на собственный прах, смеясь над глупыми послушными туземцами?»

Режиссер не мог вырваться из плена видений нахлынувшего прошлого — оно окружало его, точно стая голодных тварей в небе, которую он когда-то видел и, спасаясь от которой, забился в какое-то укрытие. Они исчезли столь же внезапно, как и появились, но Режиссер еще долго не мог оправиться от пережитого. Фраффин взглянул на дрожащую руку.

«Мне необходимо развеяться. Боги Охраняющие! Даже скука лучше, чем это!»

Фраффин отодвинулся от стола. Каким холодным был его край! Комната неожиданно стала незнакомой, механизмы — чуждыми и ненавистными. Изгибы массажной кушетки, еще хранившие очертания его тела, привлекли внимание, и он быстро отвел взгляд, почувствовав внезапное отвращение к собственному контуру.

«Нужно сделать что-то рациональное», — подумал он.

Фраффин через силу поднялся и направился через комнату к стальным изгибам репродуктора пантовива. Неуклюже плюхнувшись в мягкое управляющее кресло, направил сенсоры на поверхность планеты. Спутниковые реле замкнулись на датчиках сложного механизма. Фраффин отыскал дневное полушарие и стал наблюдать за деятельностью своих созданий, пытаясь найти что-то такое, что заставило бы забыть внезапное знание.

По экрану проплывала земля, точно желто-зеленая шахматная доска, тронутая там и сям шоколадно-коричневыми пятнами. Скоростные шоссе… дороги… сверкающая амеба большого города — он вгляделся в улицы, и неожиданно экран высветил небольшую толпу маленьких фигурок, сгрудившихся, точно куклы, на перекрестке. Они смотрели на уличного артиста, крошечного остролицего гиганта в мятом сером костюме и засаленной шляпе. Туземцы стояли, скрывая волнение, около шаткого лотка с прозрачным куполом.

— Блохи! — воскликнул артист, и в голосе слышалась непререкаемость врожденной самоуверенности. — Да, вот кто это — блохи. Но благодаря древнему сокровенному методу дрессировки я заставляю их проделывать для вас фантастические кульбиты и поразительные трюки. Посмотрите, как отплясывает эта милашка. А вот эта блоха тащит колесницу. А эта малютка прыгает через барьеры! Они будут бороться, бегать наперегонки и резвиться для вас! Подходите поближе. Всего одна лира, чтобы взглянуть сквозь увеличительные очки и увидеть эти чудеса!