— Вы хотели поговорить с маршалами? — спросила Пенни.

— Конечно. — Эвелин чувствовала, что важно поблагодарить конвой.

Иногда с конвоем передавали предостережения или иную важную информацию. Кроме того, Эвелин взяла за правило встречаться с каждым заключенным, как только тот получил тюремный комбинезон и предметы первой необходимости, чтобы завести на него карту, сделать несколько первых заметок о его поведении и психологическом состоянии: надо ли ждать от него проблем в будущем.

— Тогда вам нужно поспешить, — поторопила ее Пенни. — Они не могут ждать. Боятся опоздать на рейс, потому что снег может повалить сильнее.

Эвелин отлично понимала их спешку. Из-за чудовищных холодных фронтов, которые катились через Анкоридж, угодить в буран было проще простого, а значит — застрять в этом краю на неделю или даже дольше.

— Иду.

Она повернулась к Лоррейн.

— Я опять о Даниэль… вы не могли бы прокатиться до ее дома?

— Не во время работы. Не сейчас, когда мне тут некому помочь. Но я обязательно загляну к ней по дороге домой.

— Отлично. Позвоните мне, если по какой-то причине ее там нет.

Лоррейн кивнула, и Эвелин вышла из комнаты. Но уже через минут пятнадцать начисто забыла о Даниэль. Пока охранники регистрировали Гарзу, она встретилась с маршалами в конференц-зале. То, что они рассказали о новом ее подопечном, не могло не тревожить. Таким образом, она уже была взвинчена, когда, сразу после того, как они ушли, раздался прерывистый звон аварийной сирены, от которого сердце едва не выскочило у нее из груди…

Им пришлось сделать ему седативный укол. Это то, что конвоиры сказали Эвелин, прежде чем уехали. По их словам, Гарза представлял опасность и для себя самого, и для окружающих и единственным способом благополучно переправить его из одного места заключения в другое было напичкать его седативными препаратами. Фельдшерица тюрьмы «Флоренс» в Колорадо, где Гарза находился ранее, четыре часа назад вколола ему триста миллиграмм трамадола. В сопроводительных документах имелась соответствующая запись.

Увы, к тому времени, когда он прибыл в Ганноверский дом, действие транквилизатора прекратилось. По словам дежурных в регистратуре, Гарза был слегка возбужден и, несмотря на цепи и наручники, быстро пришел в неистовство и боднул одного из надзирателей головой. В этот момент кто-то включил сирену. Охранники повалили Гарзу на пол и, сняв наручники, надели на него смирительную рубашку, чтобы еще больше ограничить свободу движений.

Теперь его охраняли четверо надзирателей вместо обычных двух. Держа его за плечи, чтобы он не упал, поскольку на ногах у него все еще были кандалы, они втащили его в изолятор, напротив кабинета Эвелин. Гарза продолжал бесноваться, угрожая разорвать на клочки любого, кто к нему приблизится.

— Я не останусь в этой дыре! — кричал он. — Вы все подохнете, если мне хоть что-то сделаете! Вы слышите?

— Может, отвести его в камеру? — спросил Гленн Уиткомб. Очевидно, надзиратель сомневался, что для Эвелин будет от Гарзы какой-то толк, когда тот в таком состоянии. Она была вынуждена согласиться с Гленном. Она уже собралась предложить надзирателям забрать пациента и дать ему возможность остыть. Но тут до Гарзы дошло, что она находится по другую сторону стеклянной перегородки. Он тотчас умолк и успокоился.

— Кто ты? — Он, словно ястреб на жертву, пристально уставился на нее, и его темные глаза сверкнули безумием.

Первое, что она заметила, так это что глаза эти были слишком близко посажены, нос слегка кривоват, а широкое лицо почти начисто лишено подбородка. Редкая бороденка или чуть более длинные волосы на макушке сделали бы это менее заметным. Но с его обритой головой…

Тем не менее она не назвала бы его уродливым — обычная, заурядная внешность. Готовая к тому, что их первая встреча обернется именно так, Эвелин постаралась придать лицу спокойное выражение. Она не могла, да и просто не смела показать этому типу, что он заставил ее нервничать. Если он считал, что первым попытался ее запугать, то, увы, он ошибался. Даже резкий поворот в поведении не стал для нее неожиданностью.

Порой обитатели Ганноверского дома напоминали ей актеров в спектакле, — так быстро и легко им удавалось входить и выходить из образа, который казался им наиболее подходящим.

— Ах, все-таки вы вменяемы, — произнесла она. — Так что же вы пытались делать, мистер Гарза? Предупредить нас, что с вами шутки плохи?

Он не ответил на вопрос.

— Кто ты?

Она надела очки, которыми пользовалась чтобы не утомлять глаза, и сделала пометку в сопроводительных документах. Низкая переносимость фрустрации. Возможно, дезорганизованный «актер», и все же… Кажется более расчетливым. Агрессивен, когда боится, или неуверен, или столкнулся с незнакомым стимулом…

— Эй! Я задал тебе вопрос! — Он почти потащил за собой надзирателя, чтобы шагнуть ближе к стеклянной перегородке.

Охранники начали оттаскивать его назад, желая показать, что ему лучше вести себя смирно. Похоже, они уже были злы на него. Одного из их коллег-надзирателей доставили в медпункт со сломанным носом — Гарза боднул его головой. Однако Эвелин отложила блокнот и жестом велела отпустить Гарзу. Она здесь для того, чтобы изучить пациента, а не наказывать его. Это различие было важно для нее самой.

— Я ваш новый врач.

— Нет, ты моя новая жертва, — возразил Гарза. Он издал чмокающий звук и осклабился, обнажив сломанные передние зубы — результат его попытки грызть стену из шлакобетона в его последней тюремной камере.

Эвелин сделал вид, что пропустила его угрозу мимо ушей.

В целом, учитывая, какими страшными и откровенными подчас бывают заключенные, она неплохо справилась с тем, что услышала. Когда имеешь дело с самыми страшными преступниками Америки, легко можно ожидать любых угроз. Обычно их поведение было ей понятно, даже если понимание не равнялось оправданию. Многие из мужчин, с которыми она сталкивалась, пытались заполучить контроль в мире, где они ничего не могли контролировать, внушая страх другим людям. Это в какой-то степени давало им силу. Иногда они угрожали ей просто потому, что хотели, чтобы их презирали, коль ими больше нельзя было восхищаться, им же хотелось хотя бы что-то представлять собой.

Но даже покинув вечером Ганноверский дом, Эвелина не смогла стереть из памяти образ Энтони Гарзы и его злобную ухмылку. Не исключено, что он единственным известным ему способом демонстрировал свое несогласие с переводом в другое место, однако Эвелин почему-то была убеждена, что в брошенной им фразе про «новую жертву» кроется нечто большее, нежели просто желание ее напугать.

Что-то в нем самом и в их коротком общении подтверждало подозрения, возникшие у нее, когда его дело впервые попало к ней на стол. Возможно, он убил стольких женщин, на которых был женат, с тем, чтобы избежать процедуры развода, из мести за то, что они собирались оставить его, или же ради той небольшой суммы страховки, которую он надеялся получить. Но в душе он был садистом-убийцей, отнимавшим человеческие жизни просто из удовольствия. Это заставило ее задуматься: что, если ли он убивал и других женщин, а не только тех трех?