«Грозные государи Московские, Иоанн III и Иоанн IV. были самыми усердными утвердителями исконных крестьянских прав, и особенно царь Иван Васильевич постоянно стремился к тому, чтобы крестьяне в общественных отношениях были независимы и имели одинаковые права с прочими классами русского общества» (Беляев «Крестьяне на Руси»).

При Государе высшим учреждением была Боярская Дума, которая в частых случаях усиливалась новыми членами и превращалась в Земский собор. Соборы имели место при Иоанне Грозном, в которых участвовали духовенство, бояре, дьяки, дворяне, дети боярские, гости и купцы. Здесь были представлены все «чины» Московского Государства. На Соборе 1550 года Грозный каялся в промахах прошлого и обещал править, как подобает Самодержцу. В 1566 году Собор был созван по поводу войны с Польшей. В Соборе 1611 года участвовали уже и местные выборные власти и «уездные люди», то есть вольные крестьяне и также казаки. Не участвовали только «холопи» и владельческие крестьяне. На Соборе 1613 года, когда избирали на царство Михаила Романова, участвовало не менее 700 человек. Он продолжался более месяца. Свои решения выборные рассылали на опрос городов. В царствование Михаила Федоровича Соборы созывались пять раз. При Алексее Михайловиче соборы созывались три раза. В 1649 году по поводу составления судебного уложения, в 1650 году из-за мятежа в Пскове и в 1653 году о принятии в подданство Малороссии. Последний Земский Собор был созван уже при Петре в 1689 году для суда над Софьей. Их решения имели совещательное значение.

Связь царской власти с народом усиливали ее отношения с Церковью. Церковная жизнь в Московском Государстве зиждилась на правильных основах. Низшее духовенство избиралось мирянами. Среди монахов встречались как люди из боярских и княжеских слоев, так и люди из массы народа. Митрополиты, а затем патриархи имели исключительно важное значение. Но центральная власть Церкви в важных случаях действовала соборне. При Василии был созван Собор для изгнания митрополита Исидора, принявшего Флорентийскую унию. В 1551 году был Стоглавый Собор, в 1660 и 1661 годах – по делу патриарха Никона.

Митрополиты и патриархи находились в самом тесном союзе с царской властью. Случай с митрополитом Филиппом не был термальным явлением. Это, конечно, был акт деспотизма Грозного, но твердость митрополита в обличении Царя показывает право церковной власти на обличение государственной власти. Часто церковная власть принимала формы чрезвычайные, как, например, в случае Патриарха Гермогена, когда он стал единственным представителем нации. Так было и при Филарете и одно время и при Никоне. Но в общем отношения были самые тесные, проникнутые сознанием обоюдной необходимости и внутренней дополняемости. Представители Церкви участвовали также в совещаниях с боярами и земскими соборами, а также «печаловались» о всех обиженных и угнетенных.

«За самодержавную власть народ стоял твердо, как скала. Без Царя он не представлял себе своей страны. Народ вынес все казни Грозного, не только без протеста, но даже умел почувствовать в этом царе то, чего и доселе не понимают многие ученые историки и юристы: действительно великого устроителя земли Русской. Царской Верховной Власти народ не изменял с тех пор до сего времени никогда. Попытки явного ограничения самодержавия у нас доселе никогда не удавались» (Л. Тихомиров «Монархическая Государственность»).

Первой трещиной в гармоническом сотрудничестве государства и церкви в Московском Государстве был раскол. Как мы видели самодержавная власть имеет свой источник в вере, ее нравственной основой является вера, оформленная в церкви. И, как раз в этом основном мериле правды появилась рознь. Выходило так, что Церковь как бы раскололась – на одной стороне царская власть, патриарх и верхние служилые слои, а на другой – народ. В. Соловьев по этому поводу говорит: «Дело шло не о тех частных пунктах, которые выставлялись спорящими сторонами, а об одном общем вопросе весьма существенного значения. Чем определяется религиозная истина: решениями ли власти церковной или верностью народа древнему благочестию? Вот вопрос величайшей важности, из-за которого на самом деле произошла жестокая и доселе непримиренная распря между “никонианами” и староверами» (В. Соловьев «История и будущность теократии»).

С этого времени началось время «шатания». И это как раз накануне того поворотного в истории русского государства периода времени, когда на исторической сцене появился Петр. При Петре то, что раньше являлось незыблемой основой самодержавия, т. е. основа религиозная, стал меняться в сторону абсолютизма. Политическое самосознание вступило в опасный кризис – смешивания самодержавия с абсолютизмом. По поводу реформ государственных и церковных я приведу мнение Л. Тихомирова: «В основной; задаче своей Петр был прав. Он понял, что как монарх, как носитель царского дома имел обязанность взять на свои плечи тяжкую задачу: привести Россию как можно быстрее к возможно полному обладанию всеми средствами европейской культуры. Мы и при Петровской реформе попали в доселе длящуюся кабалу к иностранцам, но без этой реформы, конечно, утратили бы национальное существование, если бы дожили в варварском бессилии своем до времен Фридрихов Великих, Французской революции и эпохи экономического завоевания Европой всего мира. Но Петр был прав только для своего момента и для своего дела. Когда же эта система закабаления народа государством возводится в принцип, она становится убийственной для нации, уничтожает все родники самостоятельной жизни народа. Петр же не обозначил никаких пределов установленному им всеобщему закрепощению государству, не принял никаких мер к тому, чтобы временная система не стала постоянной, не принял мер даже к тому, чтобы закрепощенная Россия не попала в руки иностранцам, как это и вышло тотчас после его смерти. Петр стремился организовать самоуправление на шведский лад, и, с полнейшим презрением к своему родному, не воспользовался нашим общинным бытом, представлявшим все данные к самоуправлению.

Церковная политика Петра столь же или даже более зловредна. Значительная доля иерархии, без сомнения, была враждебна реформе Петра. Петр имел право, как самодержец, принять меры к обузданию всякого сопротивления. Но он перешел в этом всякие границы. Он, как царь, мог не слушать епископов или даже казнить их. Но перестраивать Церковь для подчинения ее государству – не имел ни малейшего права. Петр – в случае понимания своего царского принципа, мог бы вспомнить, что организация церкви, вполне обеспечивающая порядок, установлена самой церковью, более 1000 лет до рождения его самого, и что если следовало устроить Русскую Церковь, действительно весьма расшатанную самим же Петром и его нежеланием целых 20 лет допустить избрание нового патриарха – то для этого устроения не было надобности выдумывать “Духовный Регламент”, а следовало только избрать патриарха и собрать обычной собор, который, конечно, и сам установил бы все, что есть дельного в “Регламенте”. Впрочем, излишне лицемерить 200 лет после Петра. Само собою, что не о порядке в церкви он думал, а о ее подчинении царской власти. Это не суть действия монарха, хотя бы лично неверующего, а действия увлекающегося протестанствующего новатора. Между тем дух мероприятий Петра естественно остался и после него, особенно при им подготовленном господстве немцев».