У Мурашкина тогда все съежилось внутри. А тот Гусев лейтенанту просто кивнул, будто такими репликами его и положено встречать. Показал дежурному свой значок и прошел к начальнику.

Да, худо придется выбраковщикам, когда их услуги окажутся никому не нужны. А ведь милиция им по большому счету в ножки должна поклониться. Мурашкин отлично помнил те времена, когда от него, человека в серой форме, люди шарахались, как от чумного. Теперь полюбили. Малышня так на руки и лезет, взрослые не воротят морду, а первыми здороваются…

Мурашкин курил и думал, какого черта он тут делает. Можно пойти в опорный пункт и вволю поиграть на компьютере. Можно отправиться домой и приготовить что-нибудь эдакое на обед, жену порадовать… По телевизору смотреть днем нечего – гонят советские фильмы и пропагандистские шоу на тему, как хорошо жить в Союзе. Жить-то стало действительно неплохо, но все равно тоска. Участковый сунул нос за пазуху в надежде, что случайно отключил рацию. Но тусклая красная лампочка горела, и динамик еле слышно шуршал.

Разве что нанести один-другой профилактический визит? Проверить, например, не запила ли вновь эта дура Татьяна. Или в сотый раз попробовать объяснить старому маразматику Дундукову – вот же фамилия! – чтобы перестал на нее строчить анонимки, все равно бумажки с подписью «Борец за нравственность» к рассмотрению не принимаются…

От соседней школы донесся оглушительный вопль, как будто там кого-то резали очень тупым ножом. Мурашкин и ухом не повел – это просто началась большая перемена. Но мысли его пошли по вполне определенному направлению. Точно, зайти к Татьяне. Она когда запивает, у нее ошиваются разные типы. Ведут себя обычно тихо, ничего криминального, но два неуравновешенных человека в одном помещении – уже повод к бытовухе. А если они еще и нажрутся как следует? Не обидели бы дочь.

Бездетный Мурашкин тяжко переживал, когда у симпатичных детишек оказывались непутевые родители. Дай ему волю, он прелестную белокурую шестилетнюю Машеньку отнял бы у Татьяны силой и удочерил. Все равно ведь мать сопьется и рано или поздно либо на принудительное лечение угодит, либо вообще в лагерь. Только успеет до этого ребенка испортить. Жаль.

Да, к Татьяне. Прямо сейчас. Мурашкин бросил окурок в урну, поднялся и быстрым шагом двинулся в глубь квартала.

Уже поднимаясь на этаж, участковый почувствовал смутное беспокойство. А когда протянул руку к кнопке звонка, услышал неясный звук, доносящийся из квартиры. То ли стон, то ли плач. За обшарпанной дверью происходило что-то нехорошее. Мурашкин позвонил. Никакого ответа. Он позвонил снова. Внутри завозились и притихли.

– Откройте, участковый! – крикнул Мурашкин.

И опять услышал тот же звук. Точно, это плакал ребенок.

Никаких сомнений – там, внутри, стряслась беда. Участковый отошел к противоположной стене, оттолкнулся и наподдал дверь плечом. Влетел в квартиру с дверью в обнимку, упал, вскочил и бросился вперед.

Хозяйка валялась в коридоре, Мурашкин и дверь на пару едва ее не зашибли. Да Мурашкин чуть было и не принял женщину за мертвую. Но Татьяна вдруг открыла глаза, тупо посмотрела на участкового и пробормотала:

– И ты тоже пошел на х…й…

После чего с отчетливым стуком уронила голову набок и, кажется, заснула.

Мурашкин толкнул дверь в комнату и остолбенел. Перед ним стоял какой-то незнакомый пропитой мужик и поспешно заправлял рубаху в штаны. А забившаяся в угол Машенька, заливаясь слезами, размазывала по чумазой мордашке белое и липкое.

Дальше участковый действовал четко и стремительно.

И так хладнокровно, как до этого никогда в жизни.

Телефонный звонок разбудил Гусева в полдень. Гусев, не открывая глаз, свесился с кровати и принялся шарить по полу. Как ни странно, телефон не нащупывался, а свисать было очень неудобно – какой-то валик твердо врезался в живот. Потом рука зацепила что-то стеклянное, которое тут же упало и покатилось. Гусев заподозрил недоброе, с трудом разлепил один глаз и обнаружил, что лежит поперек своего любимого кресла в гостиной, а на полу вокруг в живописном беспорядке валяются пивные бутылки.

Кряхтя и постанывая, Гусев сполз на пол и начал тыкаться носом в пузыри, втайне надеясь, что хоть один да оставил вчера без внимания. Чуточку жидкости прочистить мозги. А заодно и вернуть себе дар речи, потому что телефон, судя по назойливому курлыканью, вознамерился-таки его допечь и призвать к ответу.

Бутылки оказались пусты. Гусев не без труда встал на ноги и поплелся на кухню. Походя он снял с базы радиотрубку и прижал ее обеими руками к груди, пытаясь хоть так приглушить сигнал.

Трубка задушенно хрюкала с методичностью, достойной лучшего применения. То ли это ошибся номером какой-нибудь факс-модем, то ли звонил человек, знающий гусевский распорядок дня и железно уверенный, что абонент дома. Первое было предпочтительнее, но в чудеса Гусев принципиально не верил. Скорее всего настойчивые звонки предвещали очередную свеженькую, с пылу с жару, неприятность.

Телефон умолк на пороге кухни, да так неожиданно, что Гусев даже остановился. С глубоким сомнением посмотрел на трубку. А потом, будто очнувшись, сунул ее не глядя в окружающее пространство (оказалось – в забитую грязной посудой раковину) и прыгнул к холодильнику.

На полочке лежала заначка – две бутылки «Балтики» номер три. Гусев огляделся в поисках открывалки, сообразил, что та после вчерашнего наверняка в гостиной, и, недолго думая, уцепился пробкой за край батареи. Несильно врезал сверху раскрытой ладонью (пробка с тихим звяканьем укатилась под ноги) и жадно припал к горлышку.

Через несколько секунд бутылка опустела наполовину, а в глазах человека появилось более или менее осмысленное выражение. Гусев тяжело выдохнул, уселся за кухонный столик и мысленно обложил последними словами гадину, разбудившую его раньше времени. Ни особого похмелья, ни физической разбитости Гусев не ощущал. Он просто все еще был здорово пьян. Оставалось только допить пиво, раздеться и лечь в кровать. Хотя бы часика на три-четыре. Инструктаж перед ночным в семнадцать. Хотя какое это ночное – так, зайти отметиться… Нет больше тройки Гусева. И когда ему теперь дадут хотя бы одного стажера, черт его знает. А в одиночку выбраковщика никто на работу не пустит. Мало ли что ему в голову взбредет.

Инструкция очень четко объясняла, почему нужно ходить втроем. И как себя вести в тех исключительных случаях, когда можно вдвоем. Но на взгляд Гусева, все эти хитрые расстановки уступом, просчитанные для каждой тройки специально, исходя из баллистических характеристик оружия и индивидуальной психологической устойчивости бойцов, расписывались, только чтобы запудрить выбраковщикам мозги. Он-то отлично знал, почему на самом деле сотрудникам АСБ положено ходить стаей. Дай Гусеву волю, он бы своих коллег не то что на работу, а и просто в магазин за хлебом поодиночке не выпускал.

И себя, ненаглядного, в первую очередь.

Одинокий выбраковщик, тревожно-мнительный, неуверенный в себе, волочащий по асфальту длиннющий хвост многочисленных комплексов, представляет для мирных граждан куда большую опасность, чем целая преступная группировка. А поскольку банды, шайки и мафиозные кланы на территории Союза успешно выбраковщиками изничтожены…