В два прыжка я достиг машины и покинул кладбище на жуткой скорости, пробуксовывая на пыльной дороге.

Когда я запарковал машину у своего подъезда, короткая летняя ночь сменилась рассветом. Я сидел в салоне и размышлял. Теперь я не считал, что проделал эту работу правильно. Следы от машины, следы волочения… надеюсь, на сухой траве они не очень заметны. Наконец, клиент мой был не бомж, который может ни для кого не заметно пропасть без вести.

Кем она ему приходилась: жена, любовница, наемная убийца? Я готов был принять все, что ее касалось, и готов был и дальше заниматься ее проблемами. Деньги здесь были почти не причем. Просто эта женщина, деньги и опасность были почти синонимами, а словить адреналина в кровь я всегда был не прочь.

Да, я не проделал эту работу правильно. Недалеко от машины маячил мужик с сотовым. Он смотрел в мою сторону, нервно ходил кругами и тараторил по телефону. Каждый следующий его круг был все ближе и ближе к машине. Я похолодел. Еще не поздно рвануть с места и скрыться, хотя он наверняка уже видит номер машины. Я почти повернул ключ зажигания, когда услышал, что мужик говорит на чистейшем немецком. В нашем курортном городе иностранцы не редкость. Теперь он писал круги вокруг машины. Я увидел, что он пьяноват, и предмет его интереса не я, а земляк Опель. С языками у меня полный порядок.

— Да, да, он на ходу, — радостно тарахтел немец, — у него странные фары, странный бампер.

«Знал бы ты, что там внутри», — подумал я.

— Интересно, где они берут запчасти? — заорал немец.

«Где, где! В „Москвиче“. Родные только под заказ и дороже машины». Я хлопнул дверью и пошел спать.

* * *

Утро началось как обычно.

— Рота, подъем! — заорал дед у меня над ухом ровно в девять. Слава богу, сегодня укороченный вариант утренней побудки. Обычно, он приказывает еще откинуть одеяло на спинку коечки, и сообщает, что форма одежды на физзарядку: трусы, ботинки. Деду восемьдесят пять, он бывший военный, а к его и без того громовому голосу добавилась глухота и теперь он сотрясает своими командами всю округу. Моя попытка нацепить на него слуховой аппарат закончилась неудачей. «Ты еще мне челюсть купи!» — прогремел он, отвернулся, и не разговаривал три дня. Зубы у него и впрямь до сих пор свои. И про зарядку он не преувеличивает: каждое утро делает три приседания на костлявых ногах и несется на кухню варить кофе.

Проспал я всего три часа, и кошмары меня не мучили. Совесть тоже. Более того, на сегодняшнее утро у меня были свои планы. Дед сварганил яичницу, и, жмурясь от удовольствия, поедал свой завтрак. Наверное, любовь к неумеренной еде у меня от него. Со своей последней женой он развелся лет двадцать тому назад, только потому, что она никак не хотела разбивать в сковородку больше шести яиц. Дед разбивал двенадцать. При этом он был сух, бодр, не страдал маразмом и единственной его слабостью, кроме обжорства, был коньяк, желательно хороший. Я стал припрятывать бутылки, иначе к вечеру мой Сазон Сазонов веселел до неприличия, говорил еще громче, и пытался с балкона регулировать дорожное движение. Наши окна выходили на проезжую часть.

— Эй, на «шестере», — горланил дед, — куда на стрелку прешь, у него основной зеленый! Права купил, а как ездить не купил!

Утром дед прятал глаза и разговаривал тише обычного. Правда, похмельем никогда не страдал и три приседания исправно исполнял.

Московские папа с мамой сдали меня Сазону на воспитание, едва мне исполнилось восемь лет. Оба делали карьеру в журналистике и когда вдруг повалили зарубежные командировки, решили, что ребенку лучше вести оседлый образ жизни. Папин отец жил в крупном курортном городе и моя вполне заботливая мама решила, что хороший климат пойдет мне на пользу. Я был худой, бледный до синевы и играл на скрипке. Когда дед впервые увидел меня, он задал вопрос, потрясший мою детскую душу. Он гаркнул:

— Это мальчик или девочка?

Все последующие годы Сазон исправлял ошибки моих родителей. Мечте моей матушки о консерватории не суждено было сбыться.

— Мальчик посещает музыкальную школу? — кричала она в телефонную трубку из Болгарии.

— Еще как! — ревел дед в ответ.

Но скрипка была заброшена сначала на антресоли, а потом — чего добру пропадать — и вовсе продана. Музыкой дед считал только военные марши. Из всех «развивающих» мероприятий я посещал только одно — улицу. Сначала меня дразнили и били. Но к скрипке я возвращаться не хотел. Вопрос «мальчик ты или девочка?» стал на некоторое время для меня философским. Дед нашел секцию рукопашного боя и отдал тренеру немалые деньги за то, чтобы тот только согласился взять в группу «этого глиста синего». Он оплачивал тренеру еще и индивидуальные занятия со мной. За год я вырос на пятнадцать сантиметров, раздался в плечах и прибавил в весе двадцать килограммов. Меня перестали бить и дразнить во дворе. Я стал главарем, у меня появилась своя команда. Из-за габаритов, прозвище мне дали Бизон, или просто Бизя. Чужие с нашим двором не конфликтовали. Мне хотелось бы думать, что меня уважали, но, скорее всего, меня просто боялись. Шайка Бизона прославилась в городе сначала тем, что истребила в своем районе всех карманных воришек, моложе семнадцати. Очень мне нравилась идея «грабь награбленное». Мы поджидали их в укромных местах и молотили от души. Деньги при этом делили между собой. Но скоро «источник» иссяк, молодая поросль карманников просто перестала работать в нашем квартале. Тогда я объявил войну голубым. Доходов это не приносило, но нам хватало и морального удовлетворения. Душными южными вечерами мы устраивали засады в нашем парке. Роль наживки исполнял нежный еврейский мальчик Боря Бройтман, обладатель белой кожи, длинных черных ресниц и холеной, роскошной шевелюры. Он с томным взором садился на скамейку и картинно жеманился в свете фонарей. Ждать приходилось недолго. Клиент подсаживался, они мило беседовали, но на его активные действия Боря начинал визжать и стискивать коленки как заправская старая дева. И тут выходили мы с вопросом «почто ребенка обижаешь». Ребенок исчезал в кустах. Мы отрывались на клиенте, но иногда получали и достойный отпор, пару раз нас даже порезали. Вскоре забава закончилась, гомики разлюбили наш парк, хотя мы ни разу никого не ограбили. Все-таки, вопрос «мальчик ты или девочка» очень долго оставался для меня принципиальным.

Пару раз я имел приводы в детскую комнату милиции, но дед никогда меня не ругал. Для него любое безобразие было лучше игры на скрипке. Периодически дед женился, но очередная «бабка» недолго выдерживала наш казарменный образ жизни и исчезала.

Моя мама, через два года навестившая нас, вместо худенького поэтичного мальчика увидела бритого лба по прозвищу Бизон. Когда за обедом я съел трехлитровую кастрюлю каши, она поняла, что сын для нее потерян навсегда. Мы с Сазоном никогда не пользовались тарелками — чего зря посуду марать. Родители продолжили карьеру, а мы с дедом решили не расставаться. В школе у меня был полный порядок, а уличные приключения я скоро променял на экспедиции с археологическим клубом.

* * *