Только порой дочь бросала многозначительные взгляды, по которым Нора могла догадаться, что в душе этой молодой особы происходит нешуточная борьба.

О такой дочери, какой была Энни последние четыре года, она могла только мечтать. Все Норины друзья завидовали ей: такая воспитанная, милая девочка, особенно если учесть, что их собственные дочери дерзили им, баловались наркотиками, гуляли с парнями и даже убегали с ними, беременели, а потом делали аборты.

Энни была безупречной.

Энни была предметом ее гордости и источником радости.

И Нора не позволит дочери наделать глупых и нелепых ошибок.

Поднявшись наверх, в свою залитую солнечным светом комнату, Энни села на кровать с пологом из тончайшего, вязанного крючком кружева. Скрестив ноги и прижав к груди розовую атласную подушку, она изо всех сил пыталась унять струившиеся по щекам слезы. Почему мама всегда заставляет ее чувствовать себя виноватой? Не имеет значения, как она старается, не имеет значения, насколько хорошо она все делает, этого всегда недостаточно. Одна малейшая ошибка, одна неверная мысль, не совпадающая с тем, что ее мать считает правильным, и ей в очередной раз будет сказано, какая она неблагодарная, непослушная, упрямая и глупая. Если собственные слова казались матери недостаточно убедительными, она пускала в ход мигрень и этим закрепляла свое превосходство. Возможно, прямо сейчас мать находится внизу, лежит на веранде в шезлонге и успокаивает нервы белым вином, время от времени меняя холодный компресс на лбу.

И это моя вина. — Энни почувствовала свою полную беспомощность. — Всякий раз, когда я пытаюсь перечить, происходит одно и то же. И когда только это закончится?

О, Господи, Ты знаешь, я изо всех сил стараюсь забывать о своих обидах и сосредоточиваться на мыслях о Тебе. Мама знает все мои уязвимые места и как на них воздействовать. Почему она такая? Иисус, Ты знаешь, я старалась понять ее, старалась радовать, но ей всегда было мало. — Что еще хуже, Энни не понимала логики матери. Она жалуется на то, как много денег и времени потратила на дочь, но при этом не позволяет ей найти работу и жить самостоятельно. — Именно она настаивает на том, чтобы я поехала в Уэллсли. Ты знаешь, каких денег это стоит, Господи. Но я не могу поехать туда. Я чувствую, что Ты побуждаешь меня идти другим путем. Мама не желает слышать о занятиях искусством. Господи, раньше она говорила, что любит Сьюзен, но теперь называет ее хиппи и считает недостаточно хорошей для того, чтобы быть моей соседкой по квартире.

Как мать могла говорить, что гордится достижениями Энни в учебе и в ту же самую минуту допускать, что ее дочь глупа и не способна принимать решения, касающиеся собственной жизни?

«Поскольку в последнее время ты так увлечена Библией, почему бы тебе не заглянуть в ту ее часть, где говорится о почитании своих родителей».

Разве почитание означает беспрекословное подчинение? Готовность быстро отступать? Готовность предать самое себя, чтобы не нарушить чьих-то планов? И даже неважно каких?

Энни знала, что если она поедет учиться в Уэллсли, мать не успокоится и продолжит строить планы на будущее. Начнет названивать и выспрашивать, с каким парнем она встречается, достойный, подающий ли надежды он человек. Что, разумеется, означает высокие результаты тестирования, отличные оценки и выбор такого профилирующего предмета, который обеспечит блестящую карьеру и финансовый успех. Юриспруденция. Медицина. Бизнес. Мать всенепременнейше захочет знать всю подноготную молодого человека: откуда он родом и из хорошей ли семьи, является ли он потомком одного из пассажиров «Мейфлауэра»[3], есть ли у его семьи генеалогическое древо, успешны ли его родители и владеют ли огромным и отнюдь не новоприобретенным состоянием, а также высок ли их социальный статус.

Энни укоризненно покачала головой, подумав о том, что ее мать может вполне объективно и широко смотреть на вещи и не будет возражать, если ее дочь начнет встречаться с потомком первых переселенцев, разумеется, только в том случае, если его семья хорошо всем известна, почитаема и весьма уважаема.

Как, к примеру, семейство Кеннеди.

Энни вновь охватило чувство вины и раскаяния. Ее мать не настолько плохая.

Неужели я становлюсь похожей на нее, Господи? Когда я вырвусь на свободу, буду ли я обращаться со своими детьми, как она со мной? Или я потеряю рассудок и однажды поймаю себя на том, что говорю им: «У меня не было абсолютно никакой свободы, поэтому вы можете делать все, что вам заблагорассудится»? О, Отец, прости меня, но я начинаю ненавидеть свою мать!

Энни не хотела держать на нее обиду. Но мать отказывалась слушать. Это очень огорчало Энни и лишало ее уверенности в себе. И со временем ситуация становилась все хуже.

Я думала, что как только вырасту, смогу уехать и жить самостоятельно. Однако создается впечатление, будто она держит меня мертвой хваткой, выпустив свои коготки. Чем отчаяннее я сопротивляюсь, тем глубже они вонзаются в мое тело. Боже, помоги мне… пожалуйста.

Почитание. Какой смысл мать вкладывает в это слово?

Допустим, она поедет в Уэллсли…

Это лишь отстрочит неизбежное. Если поехать, мать не раз напомнит, сколько жертв она принесла во имя этого. А если не поехать, то до конца своих дней придется выслушивать упреки в том, что она неблагодарная дочь и что упустила свой шанс, не воспользовавшись обстоятельствами.

Господи, я в западне. Что мне делать?

Энни чувствовала свою обреченность. Какой путь она ни изберет, все равно будет ощущать себя отбившимся от стада теленком, который убегал лишь для того, чтобы загонщик с легкостью накинул на него веревку. Мать уже развела огонь и держит наготове клеймо, только не имя Божье выжжет она на теле дочери. «Собственность Норы Гейнз» — вот какое тавро она поставит. Но успокоится ли на этом?

Ничто из того, что делала Энни, не выглядело правильным в глазах ее матери, если только не было сделано по ее указу.

«Стань снова в стойло, Энни. Я знаю, для чего ты явилась на свет, и я намерена решительно подгонять тебя».

Но знает ли она куда? Чего на самом деле хочет ее мать?

Я не знаю, что делать, Господи. Я чувствую, как ты указываешь мне собственный путь, а мама тащит меня в другую сторону. Как мне разорвать эти узы, освободиться и поступить по Твоей воле, но при этом не причинить маме боль и страдания? Почему она не может просто меня отпустить?

Энни хотела вести себя так, как подобает любящей дочери, но это становилось все труднее. Она уже не могла находиться в одной комнате с матерью. Если бы сейчас она не поднялась к себе наверх, то выплеснула бы поток гневных слов, о чем потом горько жалела бы. Она всегда опускала глаза, чтобы не выдать своих чувств, и молчала, зная, что когда начнет говорить, ее слова превратятся в огненный поток, а чувства вспыхнут, как сухой ковыль в степи: обронишь одно слово — и забушует пламя. Энни приходилось сжимать кулаки, чтобы не вскинуть руки и не закричать: «Уйди с моей дороги, мама! Тебе невозможно угодить! Меня тошнит от такой жизни. Почему ты не начнешь жить для себя, чтобы дать мне возможность жить по-своему?»