Лично я решительно отказываюсь согласиться, что «знание моих привычек и вкусов» кем бы то ни было может обернуться «большой удачей», поэтому ограничился улыбкой – боюсь, несколько натянутой.

Хьюз же извлек откуда-то сверток – несколько большего размера, чем я рассчитывал, – напротив, с улыбкой лучезарной. Чудно́, право же, что и Хьюз, и Гербертсон, обычно обходившийся со мной довольно холодно, на этот раз оба проявили столь очевидное дружелюбие.

– Сегодня чудесный день для прогулки, мистер Эдвард, – продолжал почтмейстер. – Только боюсь, что вам тяжеловато будет тащить эту штуку обратно в Бринмаур. Вообще-то Дэвис мог бы занести ее завтра утром, нам ведь теперь известно, что она принадлежит вам, – кстати, простите, мне придется попросить у вас за нее что-нибудь вроде расписки. Но мне было сказано, что вы непременно желали заполучить книжки сегодня. Впрочем, я уверен, сэр, что теперь вы сами убедились, как приятно в такой денек погулять пешком, и вряд ли у вас появится желание тратить время на чтение.

Я бы предоставил ему спокойно молоть языком и дальше, но повторное упоминание о прогулке меня насторожило. Дело казалось нечистым.

– Да я вовсе и не гулял, – заметил я. – Это занятие редко приносит мне удовольствие.

– В самом деле, мистер Эдвард? – Хьюз водрузил очки на вспотевший лоб. – А я подумал, что вы пришли пешком. Шума машины не слышал.

– И не могли слышать. Она осталась за углом, у поворота на Бринмаур, – ответил я и быстро вышел, запечатлев последнюю фразу в его голове в полном соответствии со своим намерением. Последняя фраза всегда остается на памяти – тут уж нет никаких сомнений.

Сердце у меня, можно сказать, пело, когда, завернув на Бринмаур, я извлек из-за изгороди канистру. Затем бросил взгляд назад, на здание почты. Хорошо все-таки, что Хьюз возится у себя в лавке, да к тому же ревматизм не позволяет ему проворно карабкаться по лестнице, а то, еще чего доброго, он заметил бы меня через окно… Но, подняв глаза к последнему, я, к своему ужасу, заметил, как за ним колыхнулась уродливого вида портьера. Нет, так не пойдет. Никто не должен застать меня врасплох! Поддавшись инстинктивному приступу паники, я быстро спрятался за дерево – откуда, по всей вероятности, мог наблюдать, сам оставаясь невидимым. Больше портьера не шелохнулась. Я подождал еще несколько минут, а потом уныло поплелся в свой «горный поход».

Происшествие это меня встревожило. Готовность Гербертсона нарушить правила и самолично доставить бензин к машине, его с Хьюзом необыкновенная сердечность, замечание, оброненное почтмейстером – как он сказал? «А я подумал, вы пришли пешком»? – все это очень подозрительно. И почему же он так «подумал», интересно? Да, помню, тетка звонила ему насчет книг, и я уверен, у нее хватило нахальства упомянуть, что я спущусь за ними на своих двоих. Правда, так и вышло, но я совершенно не собираюсь признавать этого факта ни перед ней, ни перед стариком Хьюзом. Если бы только я был надлежащим образом подготовлен к разговору, я бы обеими руками ухватился за его предложение отослать книги завтра утром с Дэвисом. А я что сделал? Выдал ему расписку и с тем удалился. Ужасно легкомысленно. Нельзя ли как-нибудь исправить дело? Надо подумать.

Но не сейчас. Все эти странные инциденты в Ллвувлле, как бы ни были они незначительны, все же оставили странное впечатление. А вот если вдруг – допущение само по себе жуткое – тетка все это подстроила и теперь поджидает моего возвращения прямо на дороге? Ловушка внезапно показалась мне столь вероятной, что, хоть я и был тяжело навьючен – в одной руке канистра с бензином, в другой – бандероль, – без малейшего промедления нырнул через плохо заделанное отверстие живой изгороди прямо в чистое поле. Пасшиеся там коровы и овцы некоторое время развлекались преследованием моей персоны, но мне удалось разом преодолеть перелаз в ближайшем конце пастбища – даже позорно бежать не пришлось.

О событиях следующего часа я предпочитаю не распространяться. Мне пришлось петлять извилистыми тропами только для того, чтобы спуститься в Лощину чуть в стороне от основной трассы. С внутренней географией лесов я – естественно! – знаком слабо, так что слегка заплутал. Несколько раз мне приходилось залезать на довольно отвесные кручи – и немедленно, как полагается в здешних дурацких местах, спускаться резко вниз. В конце концов я сумел благополучно добраться до «Ла-Жуаёз». С каким же удовольствием я поехал обратно домой, создавая мотором столько шума, сколько только можно: пусть тетя за версту услышит о моем триумфальном возвращении! Конечно, одежду потом пришлось сменить, но я благоразумно позаботился о том, чтобы свежая рубашка тоном и фасоном напоминала прежнюю, – не мог же я позволить старухе заметить подмену. Правда, весьма заметную и болезненную царапину от ежевичной ветки на лице замаскировать не удалось. В общем, к вечернему чаю я слегка опоздал.

– Ну как? – с ходу поинтересовалась тетка, даже не удосужившись дожевать кусок пирога. – Хорошо прогулялся?

– Прогулялся? – Льщу себе надеждой, что маневр с удивленно поднятыми вверх бровями мне удался.

– Ну да, вон же у тебя опять какой-то из этих дрянных романов.

– Это правда. – В дискуссию о сравнительных достоинствах французской и английской литературы я не дам себя втянуть хотя бы потому, что ни о той, ни о другой тетя не имеет никакого представления.

– Стало быть, ты за ними сходил! – Она слегка подалась вперед на своем стуле с очень прямой спинкой и пристально, даже агрессивно, уставилась на меня.

Я ответил ей таким же пристальным взглядом.

– Уехал и приехал на машине. Правда, по странному стечению обстоятельств, почти нигде не было бензина. Пришлось несколько метров пройти пешком до Ллвувлла. Потому и задержался.

– Несколько метров, Эдвард?

– Несколько метров, тетя Милдред.

Воцарилось молчание. На теткином лице застыла мрачная гримаса. Она, кажется, очень близко к сердцу приняла проигрыш в нашем соревновании. Я совсем уже было хотел признаться, что ей удалось заставить меня в прямом и переносном смысле попотеть сильнее, чем мне хотелось. Старушенцию это немного утешило бы. Но… пожалуй, нет. Тогда она сразу догадается, что, в сущности, добилась успеха, а это недопустимо.

– Ну и отлично, дорогой. – Ее голос зазвучал неожиданно жизнерадостно. – В таком случае, раз ты не устал, сможешь помочь нам с Эвансом натянуть проволочную сетку над вишнями? Иначе скоро птицы растерзают их в пух и прах. Впрочем, если тебе сейчас не хочется, можем отложить до завтра.

К глубокому сожалению, мое личное участие в этом неприятнейшем ежегодном мероприятии давно вошло в традицию. Видимо, двух человек для такой операции недостаточно, и именно я тут незаменимый помощник, хотя не сомневаюсь, что запросто нашлась бы куча других. Помню, как-то раз я отказался, и что вы думаете? Тетка просто вообще не стала натягивать сетку. Я люблю вишню (она, кстати, нет), а тем летом птицы склевали все ягоды до единой. Однако выбрать для ежегодной пытки сегодняшний день – день, когда тело мое жаждало отдыха, когда послеобеденный сон мой был прерван, ноги болели, руки висели подобно плетям, мускулы были утомлены, лицо поцарапано, когда все естество мое требовало приостановить физическую деятельность, – выбрать такой день, о, сколь это было жестоко!