– Если решишь попробовать тот рецепт, расскажи потом, что получилось, – попросил Жюльен. – Обожаю виноград во всех видах.

У меня было излюбленное местечко неподалеку от Люксембургского сада, где я читал письма от Лизы. Здесь, рядом с галереей и далеко от дома, я мог убедить самого себя, что в руках у меня деловая корреспонденция. Письмо от почитательницы моего таланта. Перед церковью Сен-Сюльпис есть маленький пятачок с давно не работающим фонтаном, с одной стороны огороженный цементными столбиками. Когда необходимо проехать спецтранспорту или похоронной процессии (пожалуй, катафалк – это тоже спецтранспорт), столбики убираются под землю, а все остальное время торчат из асфальта. Обычно я садился на столбик и читал письма от любовницы прямо на людях, в окружении мамаш с колясками, уличных попрошаек и монахинь. Так я мог проще относиться к тому, что делаю. Подумаешь, письмо читаю!.. Но Жюльен, конечно, прав: я зачем-то продолжал то, что уже было кончено.

Обычно я шел к пятачку у Сен-Сюльпис с почти детским восторгом предвкушения, однако на этот раз я не испытывал ничего, кроме беспокойства. Встреча с Патриком загасила последние угли моей творческой самооценки, я совершил непоправимую ошибку, продав «Синего медведя», причем скорее всего бывшей любовнице, и теперь меня не покидало ощущение полного коллапса как в творческой, так и в семейной жизни.

Лиза никогда не ревновала меня к Анне-Лоре. Да, она взбалмошная эгоистка, но подобные манипуляции точно не в ее духе. Она не стала бы мелко мстить, покупая картину, которую я писал для беременной жены. И все же… Покупатель из Лондона по имени Дэйв. Невероятное совпадение.

Мы с Лизой еще встречались, когда я заканчивал серию картин для выставки в галерее «Премьер Регард». Ей страшно нравилась эта идея; она вообще приписывала ключу как предмету больше смыслов, чем я. Анна скорее великодушно закрывала глаза на мое двухлетнее погружение в коммерческое искусство – как взрослый терпеливо смотрит на ребенка, разыгрывающего перед ним пьесу собственного сочинения. Лизе же искренне нравились картины с замочными скважинами. Благодаря ей я мог воспринимать эту затею не как потворствование стандартным вкусам, а как попытку разделить со зрителями нечто им родное и знакомое. В ключе Лиза видела не просто кусок металла, который надо вставлять в замок; она видела в нем пропуск туда, куда иначе не откроет путь ни один слесарь, ни один судья. Нередко такой символический жест, как возврат ключа, лишает нас возможности коснуться вещей вполне физических: животов, ягодиц, закрытых век, пальцев ног. Кстати, через полтора месяца после этой вдохновляющей речи Лиза попросила меня вернуть ключ от ее квартиры, потому что она выходит замуж и вообще переезжает. Сидя на холодном бетоне, я подумал: пожалуй, она могла подбить жениха купить ей картину, чтобы поиздеваться надо мной.

Лиза всегда писала на нежно-желтой бумаге с зеленой монограммой. В этом было нечто плутократическое и, в моем представлении, совершенно для нее чужеродное. Даже моя жена, носившая девичью фамилию с пафосным «де», не имела бумаги для писем с монограммой.

Письмо начиналось, как обычно, с даты и обращения «дорогой Ричард».

После каждого ее письма у меня голова шла кругом от противоречащих друг другу эмоций: радости, что она мне написала, и разочарования. Я не находил в ее посланиях того, чего желал: признания, что ей меня не хватает, что она совершила ошибку, что хочет вернуться ко мне.

Если бы я получил такое письмо, я мог бы хоть немного отыграться, вернуть себе поруганное достоинство и контроль над ситуацией. Я мог бы ответить твердым отказом. Эти же письма, повествующие о чае и кофе, о белом кафеле ее новой жизни, лишь заставляли меня ревновать и сбивали с толку.

Я должен был потребовать, чтобы она перестала писать мне, но не находил в себе смелости. Каким будет мое завтра без этих редких доказательств, что она вообще существовала? Что было время, когда она тоже любила меня? Прекратить переписку было моим долгом перед Анной, я ведь ей обещал. Однако я не мог. Я нуждался в этом, нуждался в тайном канале к чему-то очень личному. Когда-нибудь, скоро, я велю Лизе прекратить. Но пока мне предстояла большая работа над своим браком. В числе всего прочего я должен был набраться духу и сообщить жене, что «Синий медведь» продан.

На что уж точно нельзя свалить вину за проблемы с моим браком, так это на французскую образовательную систему. Французы делают все возможное, чтобы родители продолжали жить в свое удовольствие. Каждый гражданин может рассчитывать, что его ребенок получит место в детском саду за символическую сумму, а потом пойдет в школу, которая и вовсе бесплатна. Причем кормят там детей сообразно французским вкусам – со всеми наворотами национальной кухни, включая сложные сыры. Занятия идут по меньшей мере до половины пятого (это если вы не взяли никаких факультативов), и в большинстве школ шестидневка, на которую переходят сразу после завершения начальных классов. Да-да, через несколько лет у моей дочери будут занятия по субботам с девяти утра до обеда. Конечно, удрать куда-то на выходные все равно не получится, если ребенка не с кем оставить, но уж точно можно позволить себе какое-нибудь вопиющее излишество в пятницу вечером – например, тяпнуть портвейна.