Гречанка Джильда Пополески, Луандемия Кавалькампо (вырвавшаяся на свободу дочь флорентийского торговца сукнами), знатная горожанка Констанца де Фолиано – все бывшие любовницы Бальтазара, а ныне возлюбленные его друзей, – сидя позади пирующих юношей и небрегая их учеными разговорами, ожидали часа любви.

Барашек, которого крутили на вертеле перед огнем, смазывая нутряным салом, намотанным на ореховую палку, уже поспевал, источая аппетитные ароматы. Бальтазар возился с пробкою небольшого бочонка, а извлекши ее, объявил с торжеством: «Настоящее кьянти!»

Рубиновый сок пошел по бокалам венецианского стекла. Джильда заупрямилась было, и Джованни Фиэски, крепко сжав за спиной руки девушки и отогнув ей голову, вливал алый бахусов сок прямо ей в рот. «Пей! Пей!» – кричали меж тем подружки, подзадоривая упрямицу.

Скоро баранина пошла по рукам – резали ножом, брали горячее мясо прямо руками, перекидывая из ладони в ладонь. На время смолкла даже лютня. Рвали зубами мясо, отламывали хлеб, горстью захватывали пахучую зелень, меж тостами хваля ягненка и поругивая профессоров.

– Старому дурню! – прожевывая кус, объявлял Бальтазар, – старому дурню Иоаннусу Асполиусу давно пора на покой! Сомневаюсь, читал ли он сам пресловутые декреталии, о которых треплется вот уже пятую лекцию подряд, но что Фома Кемпийский ему незнаком – это точно! Это говорю вам я, Бальтазар Косса! Можете мне верить! Я сверял!

– Недаром ты на диспуте взял себе роль дьявола-искусителя! – подхватил Ринери. – И разбил защитника Исидоровых декреталий в пух и прах! – присовокупил доныне молчавший сотоварищ Коссы.

– Пять мулов заменят двух волов, десять Асколиусов не заменят Бартола! – изрек знаменитую на весь Университет пословицу Ованто Умбальдини.

– А скажи, Бальтазар, ты на деле веришь в то, о чем говорил на диспуте, что Святой Петр вовсе не был в Риме, а писания Исидора – ложь и «дар Константина» – поздняя выдумка? Ведь тогда вступают в силу утверждения схизматиков, что именно их церковь истинная, вселенская, а мы – отступники! Не боишься ты такого поворота мысли?

– Хочешь сказать, что Петрарка прав, называя восточных христиан еретиками, от которых самого Бога тошнит? – возразил Косса, передернув плечом. – Мне важна истина, а истина, увы, оборачивается не в нашу пользу!

– Но тогда, Бальтазар, ты должен вовсе отвергнуть…

– Ничуть! – перебил Косса, не давая спорщику закончить свою мысль, – истина часто диктуется не рассуждением, а волевым посылом. Пилат был прав, вопрошая Христа: «Что есть истина?» – Ибо истиною для него, по крайней мере, была воля Синедриона и боязнь доноса в Рим, Цезарю, после чего могла полететь и его, Пилатова голова.

– Но вера…

И опять Косса перебил приятеля:

– Во что я должен верить? В то, что император Константин, ни с того ни с сего не соправителям, своим сыновьям, ни даже Лицинию! – а какому-то безвестному пастырю из катакомб подарил всю западную империю с городом Римом впридачу? Право?! Права нет! Есть только сила! И правом считается мнение тех, у кого в руках власть! Их уряжение, их воля, их желания становятся законом!

И ты меня не убедишь, что какой-нибудь поросенок, распутник и невежда или старец с высохшими мозгами являются на самом деле заместителями Петра, главы апостолов, или что наш Урбан, к примеру, являет собою образ самого Христа! Убедить в том кого-либо можно только под пытками инквизиции! И вот почему так нежданно и вдруг рушатся целые устроения, вчера еще казавшиеся могучими и несокрушимыми: уходит сила! Горе побежденным! Как воскликнул гальский вождь, кидая на весы свой окровавленный меч.

Мы теперь говорим о величии Рима! Это величие держалось на железных римских легионах, которым до поры не находилось соперников! И власть пап покоится на силе – силе денег, и силе меча, и силе веры! Да, да! Но не будем говорить об Исидоровых лжедекреталиях! Лучше помыслим о том, что стало бы с нашею церковью без института папства! Духовная власть целиком попала бы в руки королей и герцогов, которые растащили бы церковное наследие по своим норам и начали распоряжаться кто во что горазд. В институте пап залог единства церкви, а в единстве – сила!

– Эдак ты и до оправдания инквизиции дойдешь! – снедовольничал Ованто Умбальтини.

– Да, ежели бы этот институт был признаком силы, а не бессилия!

– Бессилия?

– Да, бессилия! Вот именно! Церковь сильна, пока во все догматы верят добровольно, а не под пытками! И я бы не стал…

– Чего бы ты не стал делать?

– А, друзья! Я ведь пока не папа римский, и навряд буду им… Во всяком случае не скоро буду! – поправил себя Бальтазар с мрачной усмешкою.

Всякий путь ведет к какой-то цели, а конечной целью духовной карьеры является престол Святого Петра. Об этом он думал еще в ту пору, когда мать убеждала Коссу пойти учиться и стать из пирата священником. Но даже перед «десятью дьяволами» подобной мечты не следовало обнажать!

– Наш почтенный профессор, – докончил Косса, глядя в огонь, – попросту трус, и к тому же невежда, не постигший того, что ныне стало известно каждому, добравшемуся до квадриума. И дураки будут наши, ежели не переизберут его на следующий семестр! И трудов Аверроэса он не читал, и с Авиценной едва знаком.

– Что верно, то верно, – поддержал его Джованни Фиэски. – Авиценну он не знает совсем!

– А о бытии Бога рассуждает только по Аквинату, – подал голос Ованто Умбальдини, – хотя из пяти доводов Фомы Аквината, четвертый и пятый – доказательства от степеней совершенства и от божественного руководства миром – можно бы было и оспорить, а творение мира из ничего требует, прежде всего, критики взглядов Сигера Брабантского и иных последователей Аверроэса, чем наш почтенный профессор опять же попросту пренебрег!

– Последователи Аверроэса принимают за исходное условие противоречие религии и философии, от чего вся стройная картина мира рушится… – решился подать голос Ринери.

– И греческих отцов церкви он не знает, – домолвил Бальтазар, – по крайней мере, не читал их в подлиннике.

– Когда это ты овладел греческим? – вопросил лениво Биордо.

– Когда? – отозвался Бальтазар. – Умейте, друзья, использовать ту часть ночи, когда ваши подруги спят, утомясь, и вы не то что греческий, арабский и иврит сумеете познать!

Греческий Бальтазар изучал еще в детстве, наряду с латынью, а потом на пиратском корабле Гаспара было несколько греков и один ученый, Ласкариос, у которого юный Бальтазар в те пустые дни, когда вокруг было одно лишь безбрежное море, учился и новому, и старому классическому греческому языку, но о том говорить не стоило. Когда это студенты хвалились ученьем?

Фиэско с Умбальдини, вовлекая в диспут Ринери, заспорили о достоинствах Новеллы д’Андреа, преподававшей право из-за занавески, «дабы красотой своей не отвлекать слушателей», и спорили уже не столько о знаниях знаменитой дочери Джовани д’Андреа, сколько о ее женских статях, намекая на то, что Коссе и еще кое-кому удалось-таки познакомиться с ними поближе.