Они всегда в таких случаях разыгрывали трагедию, а нам приходилось терпеть их жалобные вздохи, смотреть, как от переживаний им становится нехорошо, и каждый раз мы чувствовали себя преступниками.

Только вот есть такие ситуации, в которых нужно уметь поступиться собой, тем более что в убийстве поросенка нет ничего из ряда вон выходящего, это всего-навсего что-то вроде домашней корриды, легкое варварство, узаконенное обычаем. И хотя ясно, что в наше время не один лишь голод толкает к тому, чтобы собственными руками умертвить поросенка, а потом методично содрать с него шкуру и выпотрошить, — все это остается частью нашей жизни… Но вы ведь не сделаете этого, правда? Да заткнись ты, отвечали мы, только не вслух, а про себя.

Сложней всего при этом было поймать поросенка. Пока что отважное животное считало, что мы гоняемся за ним ради смеха, что это такая игра, поэтому вместо того, чтобы испугаться, свинья радостно удирала, без конца брыкаясь и дрыгая ногами. Вместе с тем, очень непросто ни с того ни с сего вдруг рассердиться на кого-то и начать ненавидеть. Отцу, конечно же, ничего не стоило разозлиться, он всегда заводился с пол-оборота, вспыльчивостью отличался знатной. А вот нам, остальным, требовалось сосредоточиться и хорошенько себя накрутить, чтобы победить благодушный настрой.

Дело осложнялось еще и тем, что у малыша Тома руки были слишком коротки, чтобы обхватить порося, а Тотор-средний помогал нам только одной рукой — в другой он держал свой блокнот. А папа в это время уже сжимал в руках пистолет, стараясь изо всех сил замаскировать свои намерения. Таким образом, единственным, кто на самом деле пытался удержать животину, был я.

Среди всей этой круговерти отец готовился к выстрелу, стремясь, чтобы под прицел попадало не слишком много людей, и с каждым следующим виражом поросенка нервничал все сильнее. А поросенок, по-прежнему сохранявший игривое настроение, становился все безудержнее, брыкался изо всех сил, точно хотел узнать, кто из нас продержится дольше. Внезапно наши критики прыскали со смеху, можно подумать, тут им цирк какой, можно подумать, наши кувырки в обнимку с поросем являли собой уморительное зрелище. Ну это хотя бы разряжало обстановку, снимало излишний драматизм. Только рано или поздно наступал момент, когда должен был раздаться выстрел, и тогда обычно смех резко стихал.

Нервозная и гнетущая атмосфера тому виной или что еще, только в этот день тишина навалилась еще более леденящая, чем всегда. Действительно, поди пойми, почему в этот день пистолет выстрелил в совершенно неожиданном направлении, так что пуля попала дяде прямо в грудь, приведя всех в состояние полной растерянности. Бедняга рухнул на месте, правда, как-то уж очень спокойно, и вот уже отец орет на нас за то, что мы отпустили свинью.

Выходные явно были испорчены. Тетя, понятно, была потрясена, вскоре у нее началась истерика, она была настолько ошарашена, что даже в тот момент не сообразила, что винить во всем надо нас. В совершенном безумии она принялась вопить, что ее милый погиб, даже не удостоверившись в этом, даже не потрудившись подойти и посмотреть. Материнский инстинкт подсказал ей прижать к себе своих отпрысков, чтобы они ничего не увидели.

Теперь пришла наша очередь не знать, что делать, и стоять с глупым видом, отводя от тети глаза. Одно мы знали наверняка: учитывая характер раны, лечить ее было нечем. Лекарство у нас имелось только одно — аспирин.

Бабушка отвесила лаконичное «Я вас предупреждала» и вместо того, чтобы тем и ограничиться и тихо разделить общее горе, стала говорить, что, мол, тот, другой, сам виноват, он не должен был там стоять. В сущности, бабулю ситуация устраивала, ведь теперь ей придется помнить на одно имя меньше.

— Бабуль, это был Роже.

С именем или без, было ужасно видеть его валяющимся посреди двора, на земле, куда он ни за что на свете даже на колени не встал бы. Мы сразу представили, что будет на фотографиях. Мы уже видели их на страницах местной газеты, может, даже на первой полосе, если только жандармы не приедут раньше газетчиков и не увезут дядюшку еще до начала интервью.

* * *

По такому случаю у мамы случилась жуткая мигрень, воистину достойная сложившейся ситуации. Стоило ей увидеть машину характерного синего цвета, которая появилась во дворе, и выходящего из нее жандарма — бравого парня, что и говорить, — как мама побледнела, затем пожелтела, а потом, схватившись руками за голову, локтями принялась описывать в воздухе круги.

С абсолютно круглым лицом, под стать тучному телу, в сверкающей, будто кукольной, форме, все же это был настоящий жандарм, хотя и сильно напоминавший марионетку. С ним было сложно говорить о серьезных вещах, тем более что он всегда старался упростить ситуацию — не столько из желания утешить и поддержать, сколько заботясь о том, чтобы не перетрудиться и не взвалить на себя лишних обязанностей.

Мы это сделали не нарочно. Вот на чем строилась наша защита, и это оправдание звучало тем более убедительно, что было высказано совершенно искренне, а страж порядка не имел ни малейшего желания нас в чем-либо подозревать. Ведь он как никто другой понимал, насколько опасна охота, в том числе домашняя, и как жандарм хорошо знал — чтобы натворить бед с огнестрельным оружием, не требуется злого умысла. К тому же именно ему, жандарму, приходилось из года в год подбирать отважных охотников, павших на поле брани, — кретинов, которые сами полезли под пули, или умников, которые слишком хорошо спрятались; возможно, кого-то из них убили умышленно, однако ни мотивы, ни доказательства жандарму были не нужны, и еще меньше ему нужны были обвиняемые. Жандарму по долгу службы полагалось знать, что такое несчастный случай. Человек, побывавший в стольких переделках, посвященный в закулисные подробности стольких драм, автор такого количества протоколов, не мог недооценивать слепой игры случайностей; единственной проблемой в данном случае было то, что наш дядюшка пал задолго до начала охотничьего сезона, как минимум за полгода, — выходила очевидная несостыковка.

Чтобы как-то сплотить присутствующих, а заодно отметить событие подобающим образом, бабушка предложила достать из закромов одну из тех бутылок, которые нам посылал дядюшка, игравший на дудке в кайенском духовом оркестре, — он хоть и был солдатом иностранного легиона, но всего лишь трубачом. Каждый год музыкант посылал нам из своих запасов бутылки, бутылки издалека — преодолев десять тысяч километров, они всех восхищали. Всякий раз когда бабуля доставала свой белый ром, она позволяла себе немного погордиться и произносила торжественную речь о героизме нашего дядюшки, который добровольно пошел служить в элитное подразделение и чью коротко стриженную голову мы каждый год пытались опознать по телевизору, разглядывая всех подряд крепких парней, участвующих в параде 14 июля, несмотря на то что торжественность случая требовала, чтобы они были похожи друг на друга как две капли воды.

Итак, бабуля предложила жандарму выпить за родину, зная заранее, чем его пронять, и что высокое единение душ на почве национальной идеи позволит нам рассчитывать на снисходительное отношение.

Уткнувшись в календарь, водя указательным пальцем по числам, наш новый друг, хотя и был приличного звания, никак не мог разобраться в этой истории с датами, ибо на первый взгляд казалось, лучше дождаться открытия охотничьего сезона, чтобы заявить о несчастном случае. В какой-то момент он даже поинтересовался, где у нас морозилка, что свидетельствовало о том, что в его мозгу стали появляться гипотезы, к которым ром имел самое непосредственное отношение. Но напрасно бабушка твердила, что можно обойтись без всей этой бумажной волокиты, без всех этих формальностей, — полицейский считал своим долгом сообщить властям о том, что дядя решил нас покинуть, иначе ведь с него будут по-прежнему требовать налоги. Угрожая испортить нам и вторую половину дня, он даже начал было говорить, что надо бы проехать в участок и записать, как положено, показания.