Когда письмо было отправлено, он стал снова просматривать прессу, строка за строкой. Это напоминало ему первые недели войны, когда он каждое утро с жадностью набрасывался на официальные сообщения. Увы! Новости с литературного фронта были так же печальны, как и сводки военных действий конца 1939 года. Странная война. Никаких волнений. И все же, беда вдали становилась все явственнее. Она грянула спустя месяц, когда во многих журналах были опубликованы списки бестселлеров. «Смерть месье Прометея» не значилась ни в одном из них. Между тем книги Армана были в рядах самых продаваемых вот уже на протяжении многих лет. В довершение ко всему в конце списков показалась «Пощечина». Неделю за неделей книга Дезормье одолевала соперников, поднимаясь на несколько ступенек вверх, в то время как «Смерть месье Прометея» по-прежнему оставалась в стороне. Чтобы смириться перед изгнанием, Арман вспоминал мудрые слова дочери. Он отыграл свой «номер». Теперь не время становиться в позу, нужно просто выживать. Одно утешение еще остается ему: он написал книгу, которую хотел написать, роман бескомпромиссный и честный. И пока в голове у него не переведется последняя искорка фантазии, он не перестанет заниматься сочинительством и тешить себя иллюзией, что это заинтересует его ровесников, а может быть, и редких чудаков нового поколения. Через некоторое время издатель Армана, словно чтобы придать ему уверенности, пригласил его и Санди отобедать в местном ресторане, который славился кухней «в старинном духе» — в соответствии с литературными пристрастиями гостя. За обедом, обильным и приятным, Санди с осторожностью расспросила Бертрана Лебрука об обстановке на книжном рынке. В тот же миг лицо собеседника помрачнело. Он посетовал на то, что на книжный бизнес влияет общая вялость рынка, указал на угрозу, которую таит, как для издателей, так и для писателей, развитие информатики, намекнул на опасные для культуры последствия электронных книг и, в конце концов, признал, что в настоящий момент покупатели обходят своим вниманием «Смерть месье Прометея», а журналисты не горят желанием писать об этой книге. Тогда Санди ответила, что всему виной недостаточная реклама, сопровождавшая выход книги в свет. Во время беседы присутствовали Жозиана Мишо и Анатоль Лежоливе, ответственные за работу со СМИ. В один голос они поддержали слова своего руководителя, утверждая, что сделали «все возможное» для «Смерти месье Прометея» и что в преддверии зимних праздников следует ожидать «всплеска». Санди слушала их с насмешливо-покорной улыбкой. Затем заговорили о другом. Когда все перестали обсуждать его книгу, Арман вздохнул с облегчением, как человек, с которого сняли позорное обвинение.

По возвращении домой он упрекнул дочь в том, что она неловко и понапрасну подняла этот щекотливый вопрос. Санди засмеялась и, желая подразнить отца, дотронулась до кончика его носа — этот жест она унаследовала от матери.

— Доверься мне, папа. Держу пари, в ближайшие недели рекламные афиши с твоим «Прометеем» появятся во многих газетах!

Что касается рекламы, то главная роль неожиданно досталась Жану-Виктору Дезормье. В начале следующего месяца, его «Пощечина» поднялась на второе место в еженедельных рейтингах. В тот момент, когда произошел рывок, в прессе появился целый ряд статей, рекомендующих прочесть «эту забавную и жизнеутверждающую вещицу». На сей раз популярность Жана-Виктора Дезормье стремительно возросла, и он поднялся до первой ступени в списке лучших авторов. Это внезапное возвышение поразило Армана, и он посчитал его косвенным оскорблением своей долгой и славной карьере. Жан-Виктор Дезормье — самозванец по всем статьям. Он с помощью взлома прокрался в дом, где ему нечего делать, а теперь незаконно выступает впереди настоящих писателей. Он — оккупант без всяких прав. Бездомный бродяга, захвативший пьедестал успеха.

Чтобы утешиться от нерасположения к нему публики и критики, Арман время от времени перечитывал теплые письма некоторых коллег, подозревая при этом, что свои похвалы они расточали скорее из вежливости, чем из искренних побуждений. Впрочем, разве он сам не поступал так же? Да, но не всегда! Случалось, что книга действительно увлекала его, и он признавался в этом автору и желал, чтобы ему поверили. Значит, можно надеяться, что и они чувствуют то же! Жалкие остатки былой судьбы! Арман горько улыбался своей участи: пережевывать воспоминания, чтобы вновь почувствовать далекий вкус триумфа. Вопреки традиции, сложившейся за последние пять-шесть лет, ни один телеканал не пригласил его рассказать о своем последнем произведении. По всей видимости, молодежь он больше не интересовал; они видели в нем писателя из далекого прошлого: его уже давно похоронили, а он продолжает публиковать бог знает что и бог знает для чего. Даже люди его собственного поколения отдалялись от этого вечного призрака по имени Арман Буазье, удобно восседающего на пятидесяти девяти книгах, которые уже стали хрестоматийными. Вероятно, они полагали, что он слишком долго находился на переднем плане. Назад, все, кто уже показал себя! Уступите место тем, кто еще ничего не сказал, даже если им нечего сказать! Всякое мясо с душком подозрительно! Только свежий товар годится к употреблению! Осознавая эту неизбежную смену ценностей, Арман склонялся, и каждый день все больше, к покорности. Конечно же, Санди по-прежнему проповедовала мудрость, терпение, надежду. Она придавала своему голосу, своему взгляду волнующую убедительность, когда утверждала, что писатель масштаба ее отца должен продолжать свой труд, не заботясь о хорошем или плохом общественном мнении. Может быть, она и в самом деле так думала?

Однажды вечером, без предупреждения, она пришла к нему поужинать на улицу Сен-Пер. Утром того же дня он прочел в газетах, что в одной телепередаче, в двадцать один тридцать, соберутся писатели будущего, среди которых, безусловно, и неизбежный Жан-Виктор Дезормье. Сразу же после ужина Арман и его дочь устроились у телевизора и с оживленным любопытством стали ждать начала «шоу». Как полагается, ведущий обменялся любезными фразами со «статистами», которые сменяли друг друга на экране, но львиную долю передачи посвятил «открытию» последних лет — Жану-Виктору Дезормье. Ведущий занял место напротив своего основного гостя, который силился удержать на лице заинтересованное, оживленное и вместе с тем достойное выражение, и принялся расхваливать этого «возмутителя спокойствия», который «оттеснил традицию» и выпустил «свежую струю» в «спертую атмосферу французской литературы». Чтобы не отстать от моды, он обращался к своему собеседнику аббревиатурой, состоящей из инициалов. Вместо «Жан-Виктор Дезормье», он говорил: «ЖВД». И Дезормье, не моргнув глазом, принимал эту почтительную фамильярность. Он был ЖВД, как Соединенные Штаты — США, а Организация Объединенных наций — ООН.

Напряженно глядя на экран и сжав рот, Арман не упускал ни одного слова из их беседы. ЖВД держался с ошеломляющей непринужденностью. Опытный актер, который накануне отрепетировал свой номер, вел бы себя перед камерой менее естественно. Грубое бородатое лицо ЖВД, озорной взгляд морского разбойника выражали то задумчивость, то юношескую веселость, то усталость человека, уделом которого было размышлять о «подлинных проблемах» и вести за собой ближних. Пророк и забавник одновременно, он, как говорят журналисты, «действовал глобально», без разбора. Арман не удержался, и у него вырвалось: