Решимость достичь цели не угасла в душе девушки даже после того, как она осознала всю безнадежность своей затеи. Возможно, ею двигало не что иное, как простое упрямство, однако же именно оно помогало ей в осуществлении того, что она полагала своим долгом, хотя это и обрекало ее почти на верную смерть.

Она вернулась к палатке, возле которой валялся один-единственный мешок с провизией, оставленный чернокожими. Что делать? Идти дальше она не могла, возвращаться же не хотела. Был только один выход – остаться здесь, как можно надежнее обосноваться и дожидаться спасательной партии, которая, возможно, прибудет через несколько месяцев.

Девушка рассчитывала на то, что возвращение чернокожих носильщиков без нее не сможет не вызвать толков и подозрений, а когда начнется разбирательство, кто-нибудь из невежественных негров обязательно проговорится. Тогда организуют поисковую группу, если только лживый Голато не убедит их в том, что ее давно нет в живых. И все же у нее оставалась слабая надежда, за которую она будет цепляться. Если она станет так же цепляться за жизнь в течение долгого ожидания, то, возможно, в конце концов ее и спасут.

Разобрав оставленные ей продукты, девушка прикинула, что запасов должно хватить на месяц при условии строжайшей экономии. А если здесь окажется достаточно дичи и ей повезет на охоте, то провизию можно будет растянуть и подольше.

Однако не голода больше всего опасалась белая девушка, а того, что ее обнаружат враждебно настроенные туземцы. Кроме того, она очень боялась подцепить какую-нибудь смертельную тропическую болезнь, что было вполне естественно в ее положении.

Стараясь прогнать прочь подобные мысли, она решила заняться обустройством стоянки. Перенесла в палатку все свое имущество и начала строить примитивное ограждение для защиты от ночных визитеров. Работа была тяжелой, и девушке приходилось часто отдыхать. Во время коротких передышек она принималась делать записи в дневнике, умалчивая однако о терзавших ее тревогах и страхах, в которых не решалась признаться даже самой себе. Так проходили дни, между тем как судьба готовила ей удар куда более страшный, чем она могла вообразить.

Когда четверо в ритуальном облачении из леопардовых шкур сомкнулись вокруг Орандо, перед глазами сына вождя на миг встало изуродованное тело друга, и этом видении он разглядел собственную участь, но не дрогнул, ибо был воином, выполняющим свой долг. На него надвигались убийцы друга, враги его народа. Пусть он погибнет, в этом Орандо не сомневался, но прежде отомстит за Ниамвеги. Противник должен почувствовать ярость гнева воина-утенго.

Люди-леопарды неумолимо надвигались, и тогда Орандо метнул копье. Раздался вопль, и один из нападавших рухнул на землю, пронзенный насквозь. На счастье Орандо, законы людей-леопардов предписывали им пользоваться в схватке с неприятелем ритуальными стальными когтями, к обычному же оружию, такому, как копья и стрелы, они прибегали лишь в крайних случаях или когда имели дело с численно превосходящим противником. Жертве, предназначавшейся для их жестоких обрядов, полагалось погибнуть от когтей леопарда, иначе плоть ее не годилась для ритуала. Обезумевшие от фанатизма люди-леопарды рисковали жизнью, добывая желанные трофеи.

Поэтому у Орандо зародилась искорка надежды одолеть противников, хотя, скорее всего, это была лишь короткая отсрочка перед смертью.

Оставшиеся трое шагнули вперед, готовясь к смертельной атаке, подражая повадкам хищника, которого они олицетворяли.

В звонкой тишине замерли джунгли, словно сама природа затаила дыхание, ожидая развязки первобытной трагедии. Неожиданно сверху, с высившегося над поляной дерева раздался обезьяний крик. В тот же миг Орандо услышал позади себя какой-то шум и увидел, что двое противников, выставив когти, глядят поверх его головы. Тут же послышался крик, Орандо моментально оглянулся, и душу его захлестнула волна радости, какую испытывает человек, чудом избежавший смерти. В стальных объятиях его мушимо корчился, испуская дух, третий человек-леопард.

Орандо обратился лицом к своим врагам, как вдруг сзади раздалось грозное рычание, от которого у него волосы встали дыбом. Что еще за неведомая сила объявилась там?

Теряясь в догадках, Орандо не смел оглянуться. Все его внимание было приковано к наседавшим на него тварям. Их изогнутые стальные когти грозно растопырились, целясь в Орандо.

То, что здесь так долго описывается, на деле заняло всего несколько секунд. Пронзительный крик слился с рычанием, так поразившим сына вождя, люди-леопарды подступали уже вплотную, и тут из-за спины Орандо метнулась тень и со звериным рычанием накинулась на ближайшего противника. Это был мушимо. Чернокожего воина прошиб озноб, когда он сообразил, что рычит не кто иной, как его мушимо. Но если Орандо пришел в смятение, то его противник, только что наступавший на него, напугался так сильно, что повернулся и бросился наутек, оставив своего соплеменника на произвол судьбы.

Теперь Орандо никто не угрожал, и он поспешил на помощь мушимо, который боролся с молодым рослым человеком-леопардом. Однако оказалось, что мушимо не нуждается в помощи Орандо. Зажав одной рукой, словно клещами, вооруженные когтями руки противника, мушимо другой вцепился ему в горло. Человек-леопард судорожно сопротивлялся, пока постепенно не стал затихать, и наконец бессильно обмяк. Белый гигант отшвырнул мертвое тело в сторону, минуту-другую разглядывал свою жертву, затем подошел и механически, по привычке, поставил ногу на бездыханное тело.

Перевоплощение, произошедшее с ним, было мгновенным и потрясающим. С волевого лица белого гиганта моментально сошло выражение неуверенности и сомнения, сменившись выражением торжествующего животного ликования. Затем, воздев лицо к небу, мушимо издал такой жуткий крик, что Орандо едва не сел на землю.

Воин-утенго и прежде слыхал подобный крик далеко в лесной чаще, и он знал, что так кричит самец обезьяны, одержавший победу. Но почему этот звериный крик издает его мушимо? Загадка эта озадачила Орандо так же сильно, как и сам факт материализации его пра-пра-прадеда.

В том, что мушимо существуют, юноша ни на секунду не сомневался. У каждого человека есть свой мушимо, которого люди наделяют определенными чертами, свойственными им же. Но еще ни разу Орандо не доводилось слышать о том, что мушимо может рычать, словно лев, или же кричать, точно самец обезьяны. Орандо был поставлен в тупик и страшно обеспокоен.

А вдруг его мушимо является одновременно мушимо какого-нибудь мертвого льва или мертвой обезьяны? Если это правда, то не получится ли так, что под влиянием духа льва либо обезьяны, а не духа предка Орандо, мушимо вместо блага принесет несчастье?

Орандо стал настороженно наблюдать за своим спутником, отмечая всякое изменение в выражении лица – от звериного исступления и спокойному достоинству, характерному для его мушимо.

Охотник увидел, что обезьянка, которая на время схватки укрылась на дереве, заняла свое место на плече хозяина, и решил, что судя по этому, опасность миновала и с некоторой робостью подошел ближе.