И вот однажды они направились ко мне, свободно пересекая невидимую границу, отделявшую от первоклашек зону, где тусовались старшие. У меня аж дух захватило от их смелости, а мое сердце забилось от волнения, возможно, я сам ждал, чтобы они подошли ко мне. И вот они в самом деле подходят ко мне и говорят: «Мы бы хотели с тобой встретиться». — «Где?» — «В лабиринте». — «Когда?» — «После урока». — «Какого?» — «Последнего». На невидимой линии медианы школьного двора замер Клод Бланкар. Он делал вид, что смотрит в другую сторону, но все его внимание было обращено на нас. Я настолько был уверен в этом, что будь у этого внимания в руках лук, острие стрелы было бы направлено точно в наши рты. Лео и Камилла уже ушли. «Ты пойдешь?» — спросил Поль. В ответ я лишь пожал плечами. Эти сопляки, Лео и Камилла, не были достойны того, чтобы мы говорили о них.

Когда прозвенел звонок, извещавший об окончании уроков, я направился к кустарнику.

Поначалу за ним никто не ухаживал, и кусты у стены росли сами по себе. Затем за дело взялся школьный садовник, который постриг их так искусно, что внутри образовался своеобразный маленький лабиринт, где, слегка нагнувшись, можно было укрыться от взора воспитателей. Здесь находился наш Двор чудес, наш черный рынок, наша фондовая биржа. Посещение лабиринта означало принадлежность к маргинальным слоям нашего школьного общества. Лео и Камилла уже ждали меня, а рядом, с побледневшим лицом, стоял Клод Бланкар.

«Ну, что там у вас?» — холодно спросил я. «Ничего, просто хотим, чтобы ты посмотрел», — ответили они. «А он что здесь делает?» — продолжал я. «Я ни о чем не просил!» — тут же крикнул Бланкар. А Лео и Камилла в это время уже стаскивали с себя свитеры, затем они наклонились, чтобы снять туфли, после чего одним движением сбросили с себя брюки и трусики. Они замерли обнаженными лишь на мгновение и, когда, через секунду, стояли уже в одежде, сетчатка моих глаз еще хранила след их белых тел, бледневших на темном фоне школьного кустарника. Две гонкие уклейки, выброшенные на зеленую траву. Когда у меня из горла вырвалось: «Вы что, больные?!», их уже не было, и мой вопрос был адресован только Клоду Бланкару. «Это не я, это не я», — лепетал сопляк. «Заткнись, или ты у меня сейчас тоже голышом поскачешь!» Я сгорал от желания отдубасить его по полной, настолько двойняшки вывели меня из себя. Он лишь пробурчал в ответ: «Мог бы и не приходить». По его голосу я догадался, что ему очень хочется, чтобы я встал на его сторону. Со стороны двора раздавались удары по мячу, но не те, когда мальчишки в конце футбольного матча бьют мячом по старому каштану, когда тишина прерывается взрывом радости или выдохом разочарования, нет, это был равномерный стук мяча о землю: Поль ждал меня.

— Послушай, Бланкар, я выйду первым, поиграю с Полем, и только после этого ты высунешь свой нос. Сделай так, чтобы тебя не видели со мной, усек?

Он принял мою тираду за примирение, в принципе, так оно и было, уселся на траву, а я вышел из зеленого лабиринта.

У ворог школы стояло лишь несколько припозднившихся родителей, Лео и Камилла уже ушли. «Ну что там?» — лениво обронил Поль. «Ерунда», — пробормотал я. Он кивнул головой, мол, «мне по барабану», и мы молча отправились домой с рюкзаками за спиной — Поль, привычно набивая мяч по асфальту, а я, задумчиво проводя на ходу рукой по каменному забору.

Клод Бланкар после окончания коллежа уехал продолжать учебу в Вогезы, где его пристроили в лицей со спортивным уклоном. Мы встретились с ним случайно три года спустя, во время каникул. Дело было в «Каннибале», одном из кафе Бурнёфа (нашего городка), которое по вечерам превращалось в главный ночной клуб города. Мы почти никогда не разговаривали с ним после того злополучного случая, и я не вспоминал о нем, хотя, конечно, так и не смог выбросить его из головы. Однажды мы сидели с Полем, попивая пиво, когда на меня накатили давние ощущения: лихорадочное жжение под кожей, натянутая тетива лука с направленной на меня стрелой. Мой взгляд остановился на парне, стоявшем в другом конце зала. «Слушай, это же Клод Бланкар», — сказал Поль. Тут его подхватила девчонка, которая крутилась неподалеку, по-моему, Элодия, и он убежал с ней. Когда я снова обернулся в сторону Бланкара, тот уже направлялся ко мне. «Как дела?» — произнесли мы в один голос.

У него все путем, он рад, что вырвался из этой дыры, новый лицей ему нравится, его подружка тоже там учится и занимается спортом. «У меня тоже все нормально, — сказал я, — учусь в Париже, а ты на все каникулы сюда приехал?» «Не знаю пока, — ответил он, — может, подработаю немного в бассейне, у меня же диплом есть». «Да уж, ты всегда увлекался спортом», — сказал я. Он лишь улыбнулся в ответ. Эх, если бы он знал, лицеист-спортсмен хренов, что теперь я запросто могу стереть с его лица белозубую улыбочку одним хорошим ударом меча кендо! Интересно, вспоминал он о нашем детском приключении в зеленом лабиринте? Трудно сказать, что же касается меня, то я только об этом и думал.

Шестилетние Лео и Камилла — две маленькие уклейки, ослепительно белые на фоне темного кустарника, два хрупких застывших тела, прямых, без малейших изгибов, совершенно одинаковых, за исключением малюсенькой запятой у одного и ровной, такой же малюсенькой засечки выше бедер у другой. Бланкар наконец получил долгожданный ответ на терзавший ею вопрос. Отныне он точно знал, что эти два схожих тела принадлежат мальчику и девочке, и ему, в принципе, уже не надо было подлавливать их в школьном дворе и кричать: «А кто из вас мальчик?» — или с издевкой произносить: «А кто из вас девочка?», но он все-таки продолжал это делать. В принципе, ему было все равно, кто кем из них был, поскольку ни Лео, ни Камилла не играли в футбол, и не было такой дилеммы — принимать или не принимать их в те импровизированные команды, что на каждой переменке формировались заново. Что его мучило, терзало, смущало — так это их схожесть. То, что человек может быть одним и двумя одновременно, разрушало пока еще не осознанные, но уже принятые устои его существования. Вокруг нас никогда не было близнецов, они не попадались нам ни в школе, ни на улицах. Да и братья и сестры мало у кого из нас были. В нашем департаменте численность населения падала. А мы, мальчишки, особо не бегали за девчонками. Бланкар ощущал себя единственным и неповторимым. В общем, мальчишкой.

Но мальчишка, который может раздваиваться, хуже того, быть одновременно девчонкой, превращал мир Бланкара в хаос. Когда учительница делала перекличку, он впивался в нее взглядом, пытаясь уловить малейшее изменение в ее голосе или мимике в тот момент, когда подходила очередь Ван Брекер-Дефонтенов. Казалось, он ожидал от нее реакцию, похожую на потрясение инквизитора, вынужденного согласиться с теорией Галилея, или на изумление последователя Дарвина, обнаружившего появление нового вида животного, но так как ничего не происходило, то лицо Бланкара недовольно морщилось и на переменке он вновь подскакивал к Лео и Камилле все с тем же смущением и беспокойным блеском в глазах, который я заметил в тот самый первый день, когда он выкрикнул свой знаменитый вопрос: «А кто из вас мальчик?», — и он задавал его снова и снова.

И мне вдруг подумалось, что в этом вопросе никогда не было никакой злобы, что он не пытался принизить близнецов, не выпендривался перед ними, не провоцировал их ни в тот раз, ни позже, в школьном дворе или кустарнике. Эта фраза просто вырвалась у него, как вырывается невольно у человека крик боли, отчаяния или изумления.