— Джайкен будет рвать на себе волосы.

Мара подняла глаза на телохранителя, но не увидела в них привычной иронии

— только беспокойство, а может быть, и что-то иное.

Тут прибежал писарь с необходимыми бумагами. Мара поспешно приложила руку, чтобы скорее покинуть рыночную площадь.

Звуки незнакомой речи примешивались к окрикам надсмотрщиков — это рабов выталкивали из загона. Легким кивком головы Люджан приказал солдатам построить два с лишним десятка мидкемийцев в походный порядок. Задача осложнялась тем, что невольники плохо понимали цурани, да к тому же оказались донельзя своенравными. Никому из рабов, рожденных в империи Цурануани, и в голову бы не пришло требовать для себя обувь. Солдаты остолбенели от такой вызывающей наглости; не сумев добиться повиновения угрозами, они вынуждены были применить силу. С каждой минутой страсти накалялись. Солдаты считали ниже своего достоинства избивать рабов — это было уделом надсмотрщиков. Зная, что их путь пройдет по оживленным улицам, они сгорали от стыда за себя и свою госпожу.

Преувеличенно прямая осанка Мары, застывшей на подушках паланкина, свидетельствовала о том, что она тоже готова провалиться сквозь землю. Наконец носильщикам был дан знак поднимать шесты паланкина на плечи и двигаться быстрым шагом, ибо Мара хотела как можно скорее миновать улицы Сулан-Ку.

Подозвав к себе Люджана, она распорядилась выбрать для передвижения самые окраинные закоулки. Это означало, что придется идти через беднейшие кварталы, протянувшиеся вдоль реки, пробираться через лужи, помойки и потоки нечистот. Воины обнажили мечи и время от времени подталкивали ими нерасторопных рабов. Карманные воришки и даже матерые грабители ни за что не решились бы приблизиться к вооруженному эскорту, но у Мары имелись серьезные причины торопиться.

За ее передвижениями, пусть самыми незначительными, зорко следили враги. Поездка на невольничий рынок не могла остаться незамеченной: торговец со своими помощниками поспешит в местную таверну, чтобы отпраздновать сделку, и начнет судачить о причудах Мары, закупившей невольников-иноземцев. Слухи мгновенно разлетятся по всей округе. Как только в городе станет известно о приезде властительницы, недруги сразу пошлют по ее следу своих ищеек. Маре вовсе не хотелось, чтобы молва трезвонила о ее планах — расчистка новых пастбищ для нидр должна была держаться в секрете до последнего момента. Любые сведения, разнюханные шпионами, грозили ослабить позицию Акомы. Ничто не заботило Мару в такой степени, как упрочение дома своих предков.

Носильщики свернули в сторону реки. Проулок, застроенный убогими жилищами, сделался совсем узким — паланкин проходил здесь с большим трудом. Сверху нависали карнизы, балки и мансарды, затянутые грубыми шкурами. Сквозь них едва пробивался дневной свет. Поколения жителей надстраивали все новые ярусы, каждый из которых нависал над старым. Лишь изредка над головой вспыхивала узкая полоска изумрудного келеванского неба. Солдаты напряженно вглядывались в полумрак, чтобы не попасть в засаду.

Сквозь теснившиеся по бокам постройки не проникало ни малейшего дуновения ветра. В тяжелом, сыром воздухе висели запахи отбросов и плесени. Стены домов давно пошли трещинами, стропила прогнили. На улицах, однако, царило оживление. Обитатели квартала глазели на диковинную процессию, но при ее приближении ныряли в пустоту дверных проемов. Офицерский плюмаж внушал жителям благоговейный ужас. Воины из свиты властителей обычно не церемонились с теми, кто путался у них под ногами. Только стайки чумазых, горластых мальчишек решались искушать судьбу. Они показывали пальцами на пышный паланкин и ловко ускользали от солдатских клинков.

Мидкемийцы, к немалому облегчению Люджана, перестали изводить своей болтовней воинов, которым приходилось быть начеку. Теперь в воздухе явственно ощущался еще один запах, напоминающий едкий дым: процессия поравнялась с притонами, где шла торговля пагубным зельем из нектара цветков камота. Кто пристрастился к этому дурману, на того порой накатывали кошмарные видения и припадки бешенства. Воины, готовые к любой неожиданности, держали копья наперевес; Мара замерла, прижав к лицу душистый веер.

Носильщики слегка замедлили шаг, огибая угол, и один из шестов паланкина зацепился за грязный полог покривившегося косяка. Взгляду открылись несколько семей, сбившихся в кучки. Нищенские лохмотья едва прикрывали изъеденную язвами кожу. На полу посреди комнаты стоял чан тошнотворного варева, один на всех, а другой такой же чан, служивший отхожим местом, был задвинут в угол. На рваном одеяле сидела молодая мать, кормящая грудью хилого младенца; еще трое детей мал мала меньше примостились у ее ног. У всех был землистый цвет лица и болезненный, изможденный вид. Но Мара и бровью не повела: с самого детства в ней воспитывали убеждение, что боги посылают человеку ту судьбу, какую он заслужил своей прежней жизнью.

Шест вскоре высвободили. Пока носильщики разворачивались, взгляд Мары упал на приобретенных рабов, которых вели позади. Рыжеволосый великан что-то негромко сказал другому невольнику, лысеющему, широкому в плечах, который внимал каждому слову, исходившему от главаря. Их лица исказились от возмущения, а может быть, и от ужаса — властительница так и не поняла, что же вызвало у них смятение чувств, которое, по цуранским понятиям, нельзя было обнаруживать в присутствии посторонних, пусть даже этих оборванцев.

Хотя городские трущобы занимали совсем небольшой квартал, путь процессии оказался томительно долгим. Наконец впереди показалась излучина реки Гагаджин, стало светлее; вместо убогих жилищ вдоль дороги потянулись бесконечные мастерские, фабрики и товарные склады. Здесь обосновались скотобои, кожевенники, красильщики и другой ремесленный люд. Трубы изрыгали клубы удушливого черного дыма. На реке, у видавшей виды пристани, покачивались грузовые баржи и плавучие жилища. Лоточники наперебой предлагали свой товар хозяйкам и свободным от работы ремесленникам.

В этом квартале воинам Люджана пришлось прокладывать себе дорогу криками «Акома! Акома!». Кольцо вооруженных стражников еще плотнее сомкнулось вокруг паланкина властительницы. Рабов заставили сбиться в кучу; теперь они не могли даже посмотреть под ноги. В отличие от солдат, обутых в грубые сандалии, рабы, в том числе и носильщики, шли босиком, ступая прямо на острые камни, черепки и кучи нечистот.

Мара откинулась на вышитые подушки и опять закрыла лицо душистым веером. Она многое бы отдала, чтобы перенестись сейчас в свое имение, в открытые луга, вдохнуть благоухание свежих трав и полевых цветов. Но вот и дымные улицы остались позади. Их сменили кварталы побогаче, облюбованные ткачами, плотниками, гончарами, кружевницами, корзинщиками. Кое-где попадались ювелирные мастерские, которые можно было узнать по вооруженной охране у входа, а также парфюмерные лавки, куда захаживали нарумяненные женщины из Круга Зыбкой Жизни.

Солнце стояло в зените. Мару клонило в сон. Она благословляла судьбу, что выбралась наконец за пределы Сулан-Ку. Теперь можно было немного подремать, но кто-то из носильщиков, как назло, захромал. При каждом шаге Мару подбрасывало на подушках, и она сделала знак остановиться.