В церкви служил священник, живший в небольшом домике по соседству. Вдоль некоторых улиц тянулись длинные дома, так называемые таунхаусы. Во многих из них жили учителя и обслуживающий персонал из Академии Авери. Эти дома достались Авери в наследство от тех времен, когда он был фабричным городком и производил стулья из древесины, поставляемой лесами, некогда со всех сторон подступавшими к городским улицам. Это были женские кресла-качалки. Их так и называли — «стулья Авери». Теперь они считались раритетом.

Контора Гризона располагалась в небольшом одноэтажном домике, одновременно служившем ему жилищем. Бобби Пит жил в квартирке над собственным магазином. Аарон Дэвидсон, клерк суда, жил с Джерри Бертон, стенографисткой, работавшей там же. Они обитали на окраине города в старом викторианском доме. У Вики Торнтон было трое малышей. Она убирала школьные коридоры. Натали Бек работала в школьной столовой. Эрик Хант жил в квартире в одном из длинных таунхаусов и отвечал за всю растительность на территории школы. Спроси любого из них, и они тебе ответят, что Сайласа Квинни воспитывали правильно.

Оуэн возненавидел школу, но большинство жителей Двери не могли ее ненавидеть. Она появилась очень своевременно, как раз тогда, когда мебельная фабрика переехала на юг. В противном случае Авери просто прекратил бы свое существование.

Впрочем, для Оуэна и Анны слово «Авери» означало вовсе не поселок, а изумительный по красоте ландшафт. Где еще открывался вид не на одну, а сразу на две горные цепи, в долине между которыми течет река? К тому же почва здесь не каменистая, как в Нью-Хэмпшире, а леса — не такие темные и непроходимые, как в Мэне. В окрестностях Авери растут желтые и красные клены. Летом среди них всегда светло, а осенью они окрашиваются в розовые и золотые тона. Бобби Пит как-то признался, что половина его годовой выручки приходится на первые две недели октября, когда город наводняют любители осенних кленов. Оуэну тоже нравилось гулять в лесу. Он взбирался на гору по тропинке, берущей начало сразу от его дома. Он любовался лесом, залитым ослепительными лучами заходящего солнца. Пробиваясь сквозь ветви кленов, они веером рассыпались по усеянной листьями земле. Он вдыхал свежий бодрящий воздух, который, казалось, наполнял его легкие здоровьем и в котором всегда чувствовался слабый запах дыма с примесью аромата прелой листвы и чего-то еще, воска, что ли, или, быть может, тыквы.

Сайлас был настоящим тружеником. Однажды, когда Анна и Оуэн уехали в Канаду выбирать очередную племенную овцу, ему пришлось без чьей-либо помощи принимать роды у свиноматки. Четырнадцать поросят! Анна и Оуэн не ожидали, что это произойдет так скоро, иначе они ни за что не оставили бы Сайласа одного. Было очень холодно, шел снег с дождем; Сайлас позвонил Оуэну и спросил: «Что я должен делать?» Оуэн сказал ему: «Принимай поросят и следи за тем, чтобы свинья их не раздавила». Оуэн в этот момент представил себе Сайласа, стоящего на коленях возле свиньи. Он ловит этих скользких крошечных поросят, а свинья пытается его укусить… Ему тогда было всего шестнадцать. И без того злобная свинья во время родов превратилась в форменную фурию. Сайласу удалось спасти двенадцать из четырнадцати поросят, что было отличным уловом. Когда Оуэнс Анной вернулись домой, они обнаружили Сайласа в хлеву, перепачканного навозом и кровью и с улыбкой от уха до уха. Оуэну было знакомо чувство, которое испытывал тогда его сын.

Сайлас унаследовал черты Оуэна, только на лице Сайласа они выглядели как-то иначе. Оуэн и Анна воспитали его хорошо. Спросите кого угодно в городе, они подтвердят.

Оуэн точно не знал, как все произошло, но у него было на этот счет свое мнение. Он не был уверен, что следует во всем винить девушку, но иногда ему очень хотелось поступить именно так.

Все это Оуэн сообщил юной аспирантке из Вермонтского университета. Стройная рыжеволосая женщина вела себя очень деликатно и в душу к нему не лезла. Она просто слушала. Он и сам не знает, почему согласился с ней встретиться. Наверное, ему хотелось выговориться, а Анна, его жена, больше ничего не хотела слушать.

Я такая… Ну, если, скажем, кто-нибудь меня только тронет, то я и убить могу. У меня совсем не осталось денег. Ты не одолжишь мне доллар? Мне нужно… Нет, здесь ничего нет. Только куча мелочи. Я сменила имя. Сама его придумала. Раньше у меня было другое имя, но «Сиенна» мне нравится больше. Я получила психологическую травму. Мне пришлось ходить к психотерапевту. Думала, это никогда не закончится. Но я смогла оставить все позади и начать новую жизнь. Я не вспоминаю о том, что случилось в Вермонте, в том смысле, что… Ну, я не знаю. В том инциденте я была жертвой. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Мне было четырнадцать, почти пятнадцать. У тебя есть карандаш? Мне нужно доделать математику, а то у меня скоро урок. Ты хочешь встретиться в городе? Знаю одно местечко. Я пропустила целый год. Ненавижу эту блузку! Ненавижу фиолетовый цвет! Просто… Ну, я не знаю. У меня сейчас, типа, все нормально. Мама говорит: «Забудь об этом, как будто ничего не было». Ты хочешь знать почему? Это вопрос не ко мне. Это ты у них спроси, почему. Ты любишь «Старбакс»? Мы могли бы там посидеть. Мне здесь реально не по себе. Если моя соседка тебя здесь застанет, она мне плешь проест. Мне кажется, я не обязана отвечать на твои вопросы, как ты считаешь? Эту школу называют школой повторного шанса. Тут многие пытаются забыть о своей прошлой жизни. Ну, там, типа, о наркотиках, и все такое. Слушай, я и правда с утра ничего не ела. Утром в меня просто ничего не лезет, и если я пропускаю Ленч или съедаю один йогурт, то потом на обед могу есть все, что захочу. Я так рада, что уехала из Вермонта! Когда мы впервые подлетали к Хьюстону,[7]я увидела холмы. Они были волнистыми и напоминали складки зеленого бархата. Я смотрела на улицы, спортивные площадки, бейсбольные поля, и над всем этим плыли белые облака. Еще там, внизу, были мутно-зеленые ручьи. И я сказала себе: «Тут я начну новую жизнь. Я стану, скажем, Сиенной. И я буду тем, кем захочу». Я смотрела на эти большущие дома, к которым вели белые подъездные дорожки; они извивались, как змеи, и возле всех домов были бассейны. Я пыталась рассмотреть оттуда школу. Наверное, у меня это получилось, потому что я увидела что-то вроде церкви, и вокруг все было зеленым, а не коричневым. Тут почти вся земля коричневая. И все такие религиозные. В Авери мы ходили в часовню раз в неделю, во вторник утром, на общешкольное собрание. Здесь в церковь ходят каждое утро, молятся и поют гимны, и это не комплимент. Я пять недель не была в школе, а потом пошла, но всего на пару дней. Все на меня пялились, а кое-кто еще и угрожал… Они угрожали мне? Как будто это я была во всем виновата. Мне кажется, эта школа должна быть самой дорогой частной школой во всей стране. За школу второго шанса нужно заставлять платить больше. Общественные работы у нас проходят на старом ранчо. Там будет лагерь для детей из неимущих семей. В Хьюстоне много преступных шаек. Мои родители по-прежнему вместе. Эта история их объединила. Даже забавно. У моей соседки в голове полный отстой. Она считает себя такой… Ее будильник начинает пищать на целый час раньше — бип, бип, бип… бип, бип, бип… бип, бип, бип… Это чтобы она успела помолиться. Ты никогда не пыталась спать в комнате, в которой кто-то громко молится?