Я взял остальные кассеты (ВТОРУЮ и ТРЕТЬЮ) и попробовал просмотреть их: на обеих ничего, кроме помех. Сам не знаю зачем, я снова поставил первую и домотал ее до слов «И позвони Саше, ладно?»

Но на сей раз, на ней оказалось кое-что еще.

Сначала опять помехи, затем снова его лицо. Я даже отшатнулся, как будто мне отвесили пощечину.

– Кассета раскручивается все дальше и дальше и дает тебе все больше и больше, Уэбер, сам видишь. Ты, очевидно, уже попробовал другие две и убедился, что на них ничего нет. Но изображение на них появится, только позже, когда ты будешь готов. Как на этой. Чем больше ты выяснишь сам, тем больше расскажут тебе кассеты. Это чем-то похоже на расшифровку иероглифов. – Он улыбнулся. – Что ж, пора трогаться, Скруно. Рад бы проделать этот путь вместе с тобой, да я уже пытался одолеть его, но, к сожалению, он одолел меня.

Впрочем, пусть это тебя не тревожит. Я по-прежнему буду с тобой, здесь, на этих кассетах. Я даже некоторым образом смогу помогать тебе. Помнишь, у Кеннета Патчена17 есть такие строчки: «Может, до утра еще и далеко, но разве есть закон, запрещающий беседовать в темноте?». Так позвони Саше, ладно?

По матери Саша Макрианес была русской, а по отцу – гречанкой, причем ее папаша был одним из тех счастливцев, которым волей судьбы удается изобрести какую-нибудь пустяковину, вроде одноразовой зажигалки, и благодаря ей мгновенно разбогатеть. От отца Александра унаследовала не только кучу денег, но еще и глубоко посаженные карие глаза, а также высокие скулы, не только делающие привлекательных русских или гречанок столь интересными, но и придающие им какой-то трагический и даже слегка пугающий вид. Первое, что приходит на ум, так это «цыганка» или «революционерка».

Мы познакомились в Вене, у друзей. Хотя одна рука у нее была в гипсе и висела на перевязи, на первый взгляд она не производила впечатления человека уступчивого или позволяющего себя использовать. Наверное, жизнь для нее была, скорее, чем-то вроде послушной и ласковой болонки, которую она не задумываясь таскает за собой на серебряной цепочке. Эта женщина казалась и крайне избалованной, и, одновременно, весьма сильной и решительной. Я был совершенно уверен, что даже будь она без гроша за душой, окружающая ее аура была бы точно такой же.

Как глубоко я заблуждался! Оказывается, за неделю до нашего знакомства ее бросил мужчина, с которым они прожили около двух лет. А рука оказалась в гипсе потому, что, опрометью выбежав из ресторана, где у них состоялось объяснение, она, ничего не замечая вокруг себя от горя, выскочила на проезжую часть и угодила под проезжавшее мимо такси.

– В любом случае, наши с ним отношения всегда были похожи на паутинку: очень тонкие и нежные, зато разорвать их могло любое даже легчайшее дуновение ветерка. Под конец дело дошло до того, что он стал казаться мне чревовещателем, который, положив руку мне на спину, управлял движением моих губ – я стала бояться ляпнуть что-нибудь не то.

Знаете, любовь чем-то похожа на уличного хулигана: и стороной трудно обойти и на расстоянии вытянутой руки удержать почти невозможно. Налетает, возвращается, обрушивается – в общем, делает, что хочет, а только и остается, опустив руки, «надеяться на лучшее. Разве нет?

Мой психоаналитик сказал, что я сбежала от своего приятеля примерно так же, как ребенок убегает от родителей – ну, знаете, смеясь, крича, а сам то и дело оглядывается через плечо и больше всего на свете хочет, чтобы его поймали.

Она болтала без умолку, причем, если не считать ее многословных излияний по поводу оставленного приятеля, все остальное, о чем она рассказывала, было довольно интересным. В человеке, буквально не дающем раскрыть рта собеседнику, всегда есть что-то удивительно трогательное и отчаянное.

В тот первый вечер нашего знакомства мы изрядно засиделись в гостях и, выйдя от друзей, медленно двинулись по Бенногассе к ее припаркованной неподалеку машине.

– У Истерлингов я каждый раз чувствую себя уродливой жабой, оказавшейся в аквариуме с великолепными разноцветными рыбками. Понимаете, да, что я имею в виду?

Я остановился и взял ее за руку.

– Вы так напряжены. В чем дело?

– Да ведь вы же тот самый Уэбер Грегстон! Это вы сняли величайший из всех виденных мной когда-либо фильмов: вы режиссер «Удивительной». Наверное, я кажусь вам дурой, да? – Вырвав у меня свою руку, она отступила на шаг и продолжала: – Если б вы знали, что для меня значит знакомство с вами! Я так стеснялась этой своей дурацкой руки в гипсе и боялась сморозить какую-нибудь глупость… Мне ужасно хотелось послушать вас… И, конечно же, я все испортила… – Она хотела добавить еще что-то, но тут из глаз у нее хлынули слезы.

Красивая плачущая женщина с рукой на перевязи, стоящая посреди улицы в Вене глубокой ночью, – эта сцена годится для кино, но никак не для обычной жизни.

Я спросил, не хочет ли она кофе, и мы направились в большое убогое кафе напротив. Даже в этот поздний час оно было залито желтым светом, а в воздухе стоял запах застарелого табачного дыма. Я даже помню название этого заведения: «Шмель». К счастью, в кафе «Шмель» хоть никто не жужжал.

Оказывается, у ее отца нашли рак поджелудочной железы. Приятель бросил ее потому, что она ему наскучила. Мы проговорили в кафе до трех часов, а затем поехали к ней на квартиру и совершили ошибку, занявшись любовью. Ничего хорошего из этого не вышло.

Но благодаря той ночи откровений и нескольким проведенным нами вместе следующим дням, случилось нечто гораздо более важное. Между нами завязалась дружба, которая исключительно благотворно повлияла на нас обоих. Очень скоро мы прониклись друг к другу такой симпатией, что поняли: мы обрели нечто жизненно важное и необходимое.

Под влиянием момента, мы с ней, бросив все, отправились на долгий уикэнд в Церматт18 , потому что в тот год зима в Европе выдалась очень снежная.

Есть на свете места, в которые люди влюбляются с той же беззаветностью и страстью, которые обычно приберегаются для большой человеческой любви. Чувствуя подобную влюбленность, сразу понимаешь, что это всерьез и надолго. А если повезет, то пребывание в подобном месте обогащает дальнейшую жизнь, придавая ей дополнительные измерения и позволяя глубже ее понимать.

В нашей любви там уже не было захватывающей дух страстности, столь характерной для начала отношений. Мы любили другу друга нежно, неторопливо и долго: просто двое близких друзей, прогуливающиеся по чудесному, знакомому городу.

В день отъезда мы сидели на балконе своего номера и, держась за руки, любовались Маттерхорном19 . Мы были утомлены и пресыщены, мы были буквально влюблены в тот миг нашей жизни, когда сумели принять верное решение, подарившее нам драгоценные снежные шапки, тишину и Schlagobers20 в кофе.

– Побег может стать дорогим удовольствием, но, согласись, иногда сбежать так же необходимо, как дышать.

– Что ты имеешь в виду? – Послеполуденное порыжевшее солнце устало клонилось к горизонту.