Виктория облегченно вздохнула, потому что вопрос о ее неожиданном отпуске в конце февраля был на время забыт. Она взяла газету, которую Салли бросила на прилавок, и от нечего делать стала ее просматривать, лениво переворачивая страницы; ее глаза скользили по сообщениям о происшествиях как серьезных, так и незначительных. В Эссексе наблюдается наводнение, Африке снова угрожают лесные пожары. Пожилой граф женился в третий раз, а в Бристоле в театре «Фортуна» полным ходом идут репетиции новой пьесы Оливера Доббса «Гнутый пенс». Вроде и не было никакой причины, но это крошечное сообщение сразу привлекло ее внимание. Оно было задвинуто в самый конец последней колонки новостей о развлечениях. У него не было ни заголовка, ни фотографии. Просто имя Оливера, которое вдруг бросилось ей в глаза среди мелкого шрифта, как громкий призыв.

— И это последнее предупреждение! Я точно помню, как в прошлом месяце выписывала чек! Виктория? Что ты там рассматриваешь?

— Так, ничего. Крошечное сообщение о человеке, которого я когда-то знала.

— Надеюсь, не о том, что его отправляют в тюрьму?

— Нет, он пишет пьесы. Ты когда-нибудь слышала об Оливере Доббсе?

— Конечно. Он пишет для телевидения. Я видела телеспектакль по одной из его коротких пьес несколько дней назад. Он также написал сценарий к документальному фильму о Севилье. Что он еще сотворил, чтобы попасть в газету?

— Он поставил свою новую пьесу в Бристоле.

— Какой он из себя? — рассеянно спросила Салли, мысли которой еще были наполовину заняты нечеткой работой лондонской электрической компании.

— Обаятельный.

Салли встрепенулась. Она очень интересовалась обаятельными мужчинами.

— И ты-таки попала под его обаяние?

— Мне было восемнадцать, и я была впечатлительна.

— Все мы были впечатлительны в годы нашей юности. Это я не о тебе. Ты и сейчас прелестное дитя, я завидую твоей молодости.

Вдруг она потеряла всякий интерес к Оливеру Доббсу, а также и к этому дню, который тянулся так непозволительно долго. Салли откинулась на спинку стула и зевнула.

— Черт с ним. Давай закроем магазин и пойдем по домам. Слава Богу, еще существуют выходные. Перспектива два дня ничего не делать — ну просто райское блаженство! Сегодня вечером я буду смотреть телевизор, сидя в горячей ванне.

— Я думала, ты куда-то пойдешь.

Личная жизнь Салли была сложной и вместе с тем насыщенной. У нее было несколько приятелей, каждый из которых не подозревал о существовании остальных. Подобно ловкому жонглеру она внимательно следила за их передвижением и, чтобы не перепутать случайно имена, называла их всех одинаково: «дорогой».

— Никуда не пойду. А ты?

— Мне придется идти на вечер к друзьям моей матери. Думаю, ничего интересного там меня не ждет.

— Ну, не скажи. Жизнь полна неожиданностей.

Одно из преимуществ заведения на улице Бошамп-Плейс заключалось в том, что магазин был недалеко от дома. На работу можно ходить пешком. Квартира на Пендлтон Мьюз принадлежала матери, но сейчас в ней жила Виктория. Обычно она получала большое удовольствие от этих пеших прогулок. Если идти кратчайшим путем по узким протоптанным тропинкам, уходило не больше получаса, зато эти прогулки давали возможность размяться, подышать свежим воздухом и получить заряд бодрости в начале и в конце трудового дня.

Но в этот вечер было так холодно и дождливо, что одна только мысль о том, чтобы тащиться в такой дождь и ветер пешком, была просто невыносима; и Виктория в нарушение собственного правила никогда не брать такси легко поддалась искушению, вышла на Бромтон-Роуд и остановила машину.

Из-за одностороннего движения на некоторых улицах и автомобильных пробок она потратила на дорогу домой на десять минут больше, чем если бы шла пешком, и к тому же это обошлось ей весьма недешево — она протянула таксисту фунтовую банкноту, а он дал ей мизерную сдачу. Кроме того, он высадил ее у арки, отделявшей ее дом от проезжей части, так что Виктории пришлось еще пройти по лужам и мокрым блестящим булыжникам мостовой, прежде чем она добралась до спасительной синей двери своей квартиры. Она открыла дверь ключом, вошла в прихожую и зажгла свет; потом поднялась по крутой узкой лестнице, покрытой старым потертым ковром, и, добравшись до верхней ступеньки, оказалась в своей маленькой гостиной.

Оставив у входа зонтик и сумку, Виктория направилась к окну, чтобы задернуть шторы и оставить ночь за окном. В комнате сразу стала уютно и покойно. Она зажгла в камине газ и прошла в крохотную кухоньку вскипятить воду для кофе. Потом включила телевизор, но тут же выключила, поставила на проигрыватель пластинку с увертюрой Россини и направилась в спальню снять плащ и сапоги.

Заглушая Россини, засвистел чайник, требуя внимания. Она заварила в кружке растворимый кофе, вернулась к камину, придвинула поближе сумку и вынула оттуда принесенную Салли газету. И снова нашла сообщение о пьесе Оливера Доббса и постановке ее в Бристоле.

«Мне было восемнадцать, и я была впечатлительна», вспомнила она слова, сказанные ею Салли, но теперь Виктория знала, что, кроме того, она была еще одинокой и уязвимой — созревший плод, готовый от дуновения ветерка оторваться от родной веточки.

И именно Оливер оказался в тот момент под деревом, чтобы, не прилагая никаких усилий, подставить руки и поймать его.

Восемнадцать лет. Первый год в школе искусств. Почти никого не зная, будучи болезненно застенчивой и крайне неуверенной в себе, она была польщена и испугана, когда одна из старших соучениц, вероятно, из жалости, небрежно перебросила ей не очень понятное приглашение на вечеринку.

— Не знаю, что это за вечеринка, но мне сказали, я могу привести с собой кого захочу. Нужно только захватить бутылку чего-нибудь, но мне кажется, ничего не случится, если ты придешь с пустыми руками. Во всяком случае, это хороший способ завести друзей и пообщаться. Давай я напишу тебе адрес. Хозяина зовут Себастьян, но это неважно. Просто приходи, если захочешь. Можно прийти в любое время, это тоже не имеет значения.

Виктория никогда не видела таких приглашений. Она решила, что не пойдет. Вообще-то, она просто трусила. Но в конце концов она все-таки надела чистые джинсы, взяла бутылку лучшего кларета из маминых запасов и отправилась на вечеринку.

В результате она оказалась с этой бутылкой в руке на последнем этаже дома в западном Кенсингтоне. Кругом ни одного знакомого лица. Не прошло и двух минут, как кто-то со словами «Как это мило» освободил ее от кларета, и больше никто не сказал ей ни единого слова. Комната была полна дыма, увлеченных разговором мужчин в каплях пота, девушек с серыми лицами и распущенными, похожими на водоросли волосами. Были даже чумазые малыши, один или два. Есть было нечего, да и пить, после того как она лишилась своего кларета, тоже. Девушки, которая ее пригласила, нигде не было видно, а подойти к тесным группам оживленно разговаривающих людей, расположившихся на полу, диванных подушках и единственном продавленном диване с явно обозначившимися круглыми пружинами, она стеснялась. Пойти же взять пальто и уйти тоже казалось неудобно. В воздухе витал сладковатый предательский запах марихуаны; Виктория стояла в глубине эркера, сосредоточенно размышляя о возможности полицейского рейда, как вдруг услышала, что кто-то рядом сказал: — Мы ведь незнакомы, не правда ли?