В последние годы популярность Поупа была столь высока, что заказчики обычно приходили позировать в его мастерскую. Только исключительные обстоятельства вынудили его изменить своим привычкам и отправиться в Астли. Прошлым летом, катаясь на лодке по Темзе, в результате несчастного случая погибла жена Джошуа, Рейчел. Их единственный ребенок, сын Бенджамин, утонул вместе с ней. Джошуа в смерти родных винил себя — из-за легкой простуды он не сопровождал их во время прогулки. После, чтобы отвлечься от горя, он переселился в новый дом, с головой погрузился в работу, накупил себе с дюжину новых предметов одежды — камзолов, бриджей, плащей — один изысканнее другого. Но, как он ни старался занять себя, от приступов меланхолии избавиться не мог. Напротив, они накатывали все чаще и чаще, и порой тоска была невыносимой. Каждая вещь в новом жилище только напоминала ему о его дорогой Рейчел и милом Бенджамине. Каждая вещь в гардеробе, сколь бы красивой и новой она ни была, казалась ему унылой и изношенной. Он стал жутко бояться воды. Завел любовницу, хорошенькую вдовушку по имени Мег Данн, и, хотя после встреч с ней он спал гораздо лучше, тоска его не оставляла.

Приближалась годовщина смерти Рейчел и Бенджамина, и Джошуа не терпелось уехать из Лондона. Посему, когда Герберт Бентник обратился к нему с просьбой написать свадебный портрет, Джошуа сказал, что готов поработать над картиной в его усадьбе Астли-хаус в Ричмонде. Герберт поспешил принять предложение художника (насколько ему было известно, Джошуа Поуп никогда не соглашался покинуть свою мастерскую) и заявил, что с радостью заплатит за работу двадцать гиней. Обе стороны были удовлетворены.

Джошуа был глубоко убежден, что искусство портретной живописи состоит не только в умении воссоздать внешнее сходство с оригиналом; важно передать психологию образа. Он стремился прочитать в лицах своих объектов нечто такое, чего прежде никто другой в них не замечал. Он прилагал к тому все усилия, и, хотя творил в традиционной манере, со временем у него сложилась своя уникальная техника письма. Становясь так близко к полотну, что носом можно было бы запросто стереть свежую краску, Джошуа делал несколько маленьких штрихов, потом, чуть отстранившись от мольберта, брал кисть за самый кончик ручки и широкими, размашистыми мазками наносил тонкий слой краски. Он только начал работу над портретом. Вчера на грунтованный холст светло-серым тоном быстро набросал очертания фигур, сегодня приступил непосредственно к процессу живописания — нанося пигменты строгих тонов, стал выстраивать композицию и создавать подобие. Через несколько минут напряженной работы он положил палитру на пристенный столик, вытер о рукав нос и отошел почти к дверному проему.

Когда Джошуа оценивал свою картину на данной стадии работы, у него неизменно создавалось впечатление, будто он смотрит на композицию сквозь вуаль или пелену густого тумана — настолько все казалось плоским и блеклым: оттенки только белых, серых и черных цветов, негустые мазки наложены беспорядочно. Насыщенность, светотень, блики, детали — все это появится позже. Тем не менее как художник он получал огромное удовольствие, видя, как каждая фигура на полотне обретает только ей присущие формы и индивидуальность.

Тем временем его натурщик с интересом наблюдал за этими ужимками. Джошуа сознавал, что взгляд Герберта Бентника следует за каждым движением его лица, которое морщилось, корчилось, собиралось в складки, постоянно меняя выражение. Джошуа улыбнулся сам себе. Порой выгодно притворяться чудаком. Если он и похож на болвана, что с того? Гримасничая, он приковывает к себе внимание Герберта, вынуждает его стать непринужденным, показать свою сущность. Лица — те же карты: не поймешь значения их символов — не прочтешь.

Склонив голову набок, Джошуа прищурившись смотрел на полотно. Его губы искривились, указывая на то, что он не очень удовлетворен своей работой. Герберт, видя его недовольное лицо, тоже приуныл. Джошуа обмакнул кисть в смесь свинцовых белил и вермильона, втянул щеки, так что на их месте образовались треугольные впадины, а глаза на сузившемся лице превратились в маленькие щелочки, потом вновь отвел взгляд от полотна и почти с придирчивостью посмотрел на Герберта, словно пытаясь разглядеть какой-то изъян в его чертах. Наконец, вдосталь наглядевшись на свое творение с расстояния, он приблизился к позирующему, остановившись буквально в двух шагах от него, и стал изучать его профиль. Джошуа понимал, что его бестактное поведение вызывает у Герберта неловкость. Тот скривил рот, нахмурился, его подбородок напрягся. По натуре он был человек уравновешенный, но сейчас в нем поднималось раздражение. Это было заметно по тому, как сузились зрачки его светло-голубых глаз и натянулась кожа на его обычно добродушном лице, ставшем теперь багровым.

Герберт позировал ему уже более часа и за это время не произнес ни слова — отчасти потому, что был предупрежден. Джошуа имел обыкновение объяснять заказчикам свои методы работы, рассчитывая на то, что те будут проявлять терпение во время сеансов позирования и, что более важно, потом смогут по достоинству оценить готовый портрет. Разговор на эту тему состоялся минувшим вечером в гостиной, куда он вышел в своем лучшем сюртуке из бледно-голубого атласа и бриджах и жилете такого же цвета.

— Боковое освещение должно быть непременно, — заявил он, разглядывая резную ножку бокала с красным вином. — Свет, падающий сбоку, создает теневой фон, выгодно подчеркивающий внутреннюю и внешнюю красоту позирующего. Так красивый предмет кажется еще более чарующим, если поместить его рядом с чем-то уродливым. При отсутствии контрастов света и тени объект предстает перед нами лишенным очертаний и соответственно невыразительным, вы не находите?

— Да, пожалуй, — согласился Герберт, слушая Джошуа с нескрываемым любопытством. Любая незнакомая область деятельности всегда вызывала у него подлинный интерес. — Никогда не думал об этом, но теперь вижу, что это и впрямь, должно быть так.

— Уверен, все мои коллеги придерживаются того же мнения. Говорят, мистер Гейнсборо пишет картины только при свечах.

Затем Джошуа стал объяснять, почему поза натурщика и задний план являются столь же важными элементами композиции.

— Они обогащают портрет, дают представление о характере образа, его достижениях и интересах. Возьмем, к примеру, руки. Они могут невероятно много сказать о человеке, сэр. Например, что тот обладает непререкаемым авторитетом, утончен, прямодушен. Руки, в зависимости от их положения, способны передавать самые разные черты характера.

— Не сомневаюсь, — отозвался Герберт, внимая Джошуа с той же жадностью, с какой тот пил его вино.

— В этом случае картина из простой копии действительности превратится в нечто значимое, в то, что по праву можно назвать произведением искусства. Что до схематичного изображения окружающей обстановки, к которому тяготеют мои конкуренты — те, кто лес, облака, воду и камни пишут с петрушки, овечьей шерсти, зеркала и угля, — меня возмущает, что такие люди называют себя портретистами. Это вовсе не художники, ибо они занимаются мазней, из портрета делают декорацию.

— Ну будет, будет, мистер Поуп, — рассмеялся Герберт. — Ведь на портрете самое главное — лицо, верно? Задний план не должен отвлекать от него внимания.