— Ну и что на нем написано? — спросила Сейди, равнодушно жуя резинку.

— В общем-то, ничего особенного, — ответил отец. — Нечто вроде благодарственного письма от нескольких жрецов, адресованного тогдашнему египетскому царю Птолемею Пятому.[8]В те далекие времена Розеттский камень никакой особой ценности не представлял. Но за века он превратился в могущественный символ. Пожалуй, это самое важное связующее звено между Древним Египтом и современным миром. Я был просто глупец, что раньше не сообразил насчет его потенциала.

Отец забыл и о хранителе, и о нас с Сейди.

— Доктор Кейн, с вами все в порядке? — осторожно спросил хранитель.

— Простите, доктор Мартин. Это просто… мысли вслух. Скажите, можно хотя бы частично убрать стеклянный колпак? И пожалуйста, принесите из вашего архива документы, о которых я просил.

Хранитель кивнул. Он достал из кармана небольшой пульт, нажал кнопку, и передняя стенка колпака открылась.

— Мне понадобится несколько минут, чтобы сходить за бумагами, — сказал доктор Мартин. — Вы понимаете, какую ответственность я на себя беру, оставляя Розеттский камень незащищенным? Надеюсь, вы будете осторожны.

Он выразительно поглядел на нас с Сейди.

— Мы будем очень осторожны, — пообещал отец.

Едва стихли шаги хранителя, отец повернулся к нам. Вид у него был крайне возбужденный.

— Дети, настал очень важный момент. Вам нужно уйти подальше от камня.

Отец сбросил рюкзак с плеча, дернул молнию и достал изнутри велосипедную цепь и висячий замок.

— Идите за доктором Мартином, — велел он нам. — Его кабинет в конце Большого двора, слева. Вход там только один. Как только доктор войдет внутрь, обмотайте дверные ручки цепью, и поплотнее. Потом замкните ее на замок. Мне нужно, чтобы он здесь не появлялся.

— Ты хочешь запереть его внутри? — обрадовалась Сейди. — Во клево!

— Пап, что все это значит? — спросил я.

— У нас нет времени для объяснений, — ответил отец. — Это наш последний шанс. Они уже близко.

— Кто они? — не поняла Сейди.

Отец обнял ее за плечи.

— Дорогая моя, я очень тебя люблю. Я виноват… я виноват во многом. Но сейчас мне действительно не до объяснений. Если мой план удастся, обещаю, жизнь всех нас станет гораздо лучше. Картер, рассчитываю на тебя как на взрослого мужчину. Ты должен мне верить. Повторяю: заприте доктора Мартина. А потом… держитесь подальше от этого зала!

Запереть хранителя в кабинете было просто. Мы еще не знали, куда теперь идти, когда увидели яркий голубой свет, струящийся из Египетской галереи. Казалось, отец установил там огромный светящийся аквариум.

— Ты что-нибудь в этом понимаешь? — спросила Сейди.

— Ничего, — сознался я. — В последнее время папа вел себя странно. Много думал о маме. Постоянно смотрел на ее фото.

Больше я ей ничего не сказал. Не хотелось. Но Сейди вроде поняла.

— А что он носит в своем рюкзаке?

— Этого я не знаю. Он запретил мне совать туда нос.

От удивления брови Сейди поползли вверх.

— И ты ни разу не заглянул? Ой, Картер, как же это на тебя похоже! Безнадежно послушный мальчик!

Я хотел возразить, но тут под ногами задрожал пол. Сейди схватила меня за руку.

— Ну что, послушный мальчик? Останешься тут, потому что папа запретил возвращаться к камню?

Честно говоря, меня не тянуло туда возвращаться, однако Сейди уже понеслась в том направлении. Помедлив, я бросился следом.

У входа в Египетскую галерею мы остановились как вкопанные. Отец стоял перед Розеттским камнем, спиной к нам. Вокруг него на полу ярко светился голубой круг, будто там были спрятаны неоновые трубки и их сейчас включили.

Отец снял пиджак. В ногах у него лежал раскрытый рюкзак, и оттуда торчала деревянная шкатулка длиною около двух футов, расписанная египетскими иероглифами.

— Что у него в руках? — шепотом спросила Сейди. — Это бумеранг?

Изогнутая белая палка, которой размахивал отец, действительно была похожа на бумеранг. Но он не бросил эту палку, как бросают бумеранги, а коснулся ею Розеттского камня. Сейди затаила дыхание. Отец писал на камне! От каждого прикосновения на граните вспыхивали голубые иероглифы.

Бессмыслица какая-то. Ну как он мог писать слова этой палкой? Но глупо было спорить со своими глазами, а они видели комбинацию иероглифов: бараньи рога, а чуть пониже — знаки, похожие на прямоугольник и букву «X».

— Откройся, — прошептала Сейди.

Она что, болтала наобум? Или действительно переводила смысл иероглифов? В это мне не верилось. Даже я, каждый день видя иероглифы, мог прочитать очень немногие из них. Запомнить все их сочетания невероятно трудно.

Отец поднял руки и нараспев произнес:

— Во-сиир, и-еи.

На поверхности Розеттского камня появилось еще несколько светящихся иероглифов.

Представляете, в каком я был состоянии! Но даже это не помешало мне узнать самый первый символ в виде глаза. Он означал имя древнеегипетского бога мертвых.

— Во-сиир, — шепотом повторил я.

Я ни разу не слышал, как произносится этот иероглиф, однако сразу догадался: это Осирис.

— Осирис, приди, — перевела его слова Сейди.

У нее изменился голос, будто ее загипнотизировали. Но моя сестра находилась в полном сознании. Ее глаза округлились от ужаса.

— Нет! — закричала она. — Папа, не надо!

Отец повернулся к нам.

— Дети… — только и сумел выговорить он.

Было слишком поздно. Пол под ногами затрясся. Послышался грохот. Голубой свет превратился в ослепительно белый и… Розеттский камень взорвался.

Не знаю, сколько времени я провел без сознания. Первое, что я услышал, придя в себя, был смех. Жуткий, торжествующий смех. Он перекрывал вой сирен музейной системы безопасности.

Мне казалось, что по моему телу проехались трактором. Я сел. Голова кружилась. Во рту застрял кусочек Розеттского камня, который я тут же выплюнул. Взрыв разворотил галерею. На полу догорали огненные лужицы. Взрывной волной опрокинуло громадные статуи. Саркофаги были сброшены со своих пьедесталов. Взрыв был такой силы, что осколки Розеттского камня оказались врезаны в колонны, стены и в другие экспонаты.