Во-первых, единственным, причем неизбежным для времени его написания недостатком двухтомника Мильштейна, который ни в коем случае не может быть поставлен автору в вину, является ярко выраженная идеологическая — в духе марксизма-ленинизма — составляющая. В частности, религиозные искания Листа истолкованы исключительно как результат слабостей и заблуждений «противоречивой натуры» человека, «не сумевшего в итоге окончательно встать на путь борьбы за дело пролетариата», а также чуждых влияний, тормозящих его в целом прогрессивные устремления. Во многом чрезмерная идеологизация вредит истинному облику Листа, масштаб личности которого вообще не позволяет втиснуть его в какие-либо мировоззренческие рамки.

Во-вторых, после публикации труда Мильштейна были открыты дополнительные важные материалы и документы, которые мы постарались максимально использовать.

Наконец, в-третьих, у Мильштейна всё же превалирует музыковедческая сторона, а биографическим фактам отведена роль фона.

Настоящей книгой мы, так сказать, «восстанавливаем равновесие» и предлагаем рассматривать этот труд в качестве «биографического довеска» к двум томам Мильштейна.

Особенно хотелось бы заострить внимание на одной характеристике Листа, встречающейся у подавляющего большинства его биографов, с которой мы категорически не согласны. Это касается утверждения о якобы противоречивой натуре композитора, бросавшегося от одной философской доктрины к другой, от блестящих светских салонов к масонской ложе, а затем и вовсе принявшего сан в лоне Католической церкви. Казалось бы, Лист сам недвусмысленно признавал наличие у него всех вышеуказанных противоречий: «Один просит у меня милости показать ему мою одежду сен-симониста, другой — сыграть ему последнюю сочиненную мною фугу на темы времен Возрождения, третий тщетно старается совместить мою жизнь „славного малого“ с католической строгостью… четвертый просто считает мой рояль адской машиной»[31].

Однако все метания и противоречия Листа, которые, конечно же, нельзя рассматривать вне среды, в которой он жил, по сути, явления одного порядка: будучи сыном своего века, Лист всеми возможными способами искал подтверждения своим глубоко гуманистическим идеалам.

Видимые невооруженным глазом противоречия никогда не затрагивали в нем тот прямой и непоколебимый духовный стержень; те или иные учения либо «нанизывались» на него, либо разбивались об него. В ответ на резкие нападки Гейне Лист писал: «О мой друг, никаких жалоб на непостоянство, никаких взаимных обвинений: наш век болен, и мы больны вместе с ним. И знаете ли, на бедном музыканте лежит еще наименее тяжелая ответственность, ибо тот, кто не орудует ни саблей, ни пером, может без особых угрызений совести отдаться своей духовной любознательности и устремляться в любую сторону, где он, как ему кажется, замечает свет»[32].

«Заметить свет» — это основной критерий, по которому Лист отбирал «кирпичи» для строительства собственного мировоззрения. Общей гуманистической направленности философского учения или художественного произведения порой бывало достаточно, чтобы привлечь на сторону его автора пытливый ум Листа. Мы постараемся наглядно доказать, что считающиеся противоположными доктрины, которыми Лист бывал увлечен в разные периоды своей жизни, неизменно несли в себе элемент человечности, поиска путей нравственного совершенствования и христианской любви.

Отсюда и окончательный приход к религии, расцененный современниками как «поворот на 180 градусов». Почему-то совершенно упускалось из виду, что Лист всегда был глубоко верующим человеком; некоторые его едкие замечания относятся к церковной иерархии, но никак не к самому христианскому учению и свидетельствуют лишь о том, что он испытывал боль, видя «несовершенство в совершенном». Критика в адрес Церкви и стремление к реформе церковной музыки говорят о христианстве Листа гораздо больше, чем даже принятие им духовного сана! Лучше всего о своих отношениях с официальной Церковью сказал он сам: «Мне не доверят, ибо я написал не только симфонию „Данте“, но и симфонию „Фауст“, в то время как „Божественная комедия“ Данте и „Фауст“ Гёте приводят нас в конечном итоге по различным путям к тем же небесным вершинам»[33].

Это такое же умение «заметить свет», которое было характерно и для философских исканий Листа. Признать в нем противоречивую натуру можно, лишь полностью отвергнув идею, что к одной и той же истине можно прийти по разным дорогам. Для мировоззрения Листа характерна широта взглядов, но никак не их противоречивость.

Одной из наиболее часто употребляемых в отношении Листа является метафора, что, дескать, он одновременно сочетал в себе беспокойную мятущуюся натуру Фауста и ядовитый скепсис Мефистофеля. Мы же утверждаем, что Лист — это не Фауст и не Мефистофель; его можно уподобить самому Гёте, поднявшемуся над всеми противоречиями в стремлении обрести гармонию.

Искренняя любовь к людям двигала Листом всегда и во всём. Его обращение к учениям Сен-Симона о «новом христианстве» и аббата Ламенне о «Боге и свободе», а также сочувствие революционному движению были продиктованы сопереживанием бедствиям простого народа; в масонах он искренне видел нравственный ориентир торжества мировой гармонии. Последовавшие затем разочарования подтолкнули его к окончательному обращению к Церкви.

Таким образом, все «противоречия» Листа лишь ярче рисуют образ истинного гуманиста, необыкновенно цельной натуры, каковой только и может быть гений. Листа можно и должно назвать многогранной личностью, но противоречивой — никогда.

И еще одно обстоятельство не может быть обойдено молчанием. При имеющемся на сегодняшний день обилии материалов, касающихся Листа, пришлось существенно ограничить даже простое перечисление источников (на него потребовался бы целый том), отобрав из них лишь наиболее бесспорные и достоверные. С одной стороны, такое количество имеющегося в распоряжении биографа материала — а жизнь Листа можно проследить чуть ли не по дням и даже часам — значительно облегчает задачу. Но, с другой стороны, здесь кроется своеобразная ловушка, в которую легко попасть: далеко не все источники одинаково правдивы и достоверны. Путаница в датировке событий, субъективизм мемуаристов (и, что греха таить, самого Листа), позднейшие редакторские поправки, а иногда и изымание по тем или иным соображениям целых частей при публикации корреспонденции[34] делают правдивое жизнеописание Листа делом отнюдь не легким, требующим значительных усилий. Приведем лишь несколько примеров.