– Конечно, ты не можешь прямо так показаться в городе, – продолжал Жильбер, – но я все продумал. Внимание, барабанная дробь: пойдешь переодетым.

– Переодетым! Ну уж нет! И кем я, по-твоему, должен вырядиться? Бараном, цесаркой, стрекозой?

– Ни тем, ни другим, ни третьим. Ты нарядишься своей сестрой.

– Что-что?

Вместо ответа Жильбер полез в рюкзак и выгреб оттуда беспорядочную кучу барахла: белую юбку средней длины с ярко-желтой отделкой, небесно-голубую блузку, легкие туфельки, белокурый парик, а еще дамскую сумочку и косметичку.

– Это же вещи Челси! – пискнул Джефферсон, узнав одежду сестры.

– А я чего говорю! Я к ней зашел и все ей рассказал. Она молодец, сестренка твоя, честное слово. Ни минуты не колебалась. И главное, вы с ней одного роста!

Джефферсон на какое-то время онемел; потом зажмурился и прошептал:

– Жильбер, даже на четверть тысячемиллионной доли секунды я не надену одежду моей сестры.

– Ну и ладно, – отрезал Жильбер. – Уговаривать не стану.

Он подхватил рюкзак и скрылся в хижине. Джефферсон слышал какую-то возню, шуршание ткани, перемежаемое ругательствами, потом заключительное «вж-жик» застежки-молнии. Наконец завеса листвы раздвинулась, и от вида представшего перед ним создания у него буквально перехватило дух.

– Да, я заходил к твоей сестре, но и к своей тоже, – объявил Жильбер девичьим голоском. – А ты как думал? За мной ведь тоже следят! Как-никак лучший друг убийцы…

На нем было красное кружевное платье, на ногах – чулки и туфли на каблуках, на голове кудрявый парик. И еще он не поскупился на косметику и жирно подвел глаза.

Тут Джефферсона, который со вчерашнего дня весь был одним комочком панического страха, одолел такой смех, что он никак не мог остановиться. И всякий раз, как ему удавалось хоть немного успокоиться, от одного взгляда на Жильбера он снова закатывался.

– Извини, это нервное…

Договориться до чего-то путного оказалось нелегко. С одной стороны, потому что затея Жильбера была безумной. С другой стороны, потому что безумная затея, которую отстаивает парень, наряженный девчонкой, выглядит вдвойне безумной.

– Понимаешь, Джефф, по-хорошему нам бы побывать на месте преступления и поискать там улики, но это, к сожалению, доступно только настоящим жандармам, а не такой шантрапе, как мы. Надо нам… да можешь ты не ржать, когда я говорю?

– Прости, но я как гляну на тебя… Может, ты хоть парик снимешь?

– Ладно. Так вот, я говорю: раз у нас нет доступа в «Чик-чик», надо подойти к делу с другой стороны. Мы должны выяснить мотив преступления. Господина Эдгара убили не просто так, и надо во что бы то ни стало узнать о нем как можно больше, чтоб разобраться, что за этим стоит. А поскольку его самого уже не спросишь, я подумал насчет Кароль. Проблема в том, что мы не знаем, где она живет.

– Я знаю.

– Знаешь? Откуда? Ты что, ее провожал?

– Нет! То есть… ну, на расстоянии, чисто из любопытства…

– Поня-а-а-тно…

– Ничего тебе не понятно.

По мнению Джефферсона, не было ни единого шанса, что она согласится их принять, но Жильбер уперся. У него был свой план.

Когда около десяти часов утра они пустились в путь, спрятав в хижине свою мужскую одежду, всякий случайный встречный принял бы их за двух невинных девушек, гуляющих по лесу.

В город они вошли нетвердой походкой, особенно Жильбер, у которого туфли были мало того что на каблуках, а еще и немилосердно жали. Когда они ковыляли через городской парк, два молодых свина, взгромоздившиеся на спинку уличной скамейки, приветствовали их наглыми ухмылочками и зазывным свистом.

– Тьфу ты, до чего это, оказывается, отвратительно, – возмущался Джефферсон, стараясь не оглядываться. Я как-то раньше не обращал внимания… Больше так делать не буду.

– А ты так и не делал, – заметил Жильбер.

– Тоже верно. Тогда, скажем, и никогда не буду так делать.

Кароль жила в ухоженном доме недалеко от центра. На почтовом ящике значились ее имя и этаж – четвертый. Пока они поднимались в лифте, Жильбер посоветовал Джефферсону по возможности помалкивать – если встреча вообще состоится. А то как бы Кароль не узнала его по голосу. Ему, Жильберу, вести разговор сподручней.

На лестничной площадке они поправили друг на друге одежду, отчего Джефферсона чуть снова не одолел приступ смеха. Жильбер постучал в дверь. Они услышали хриплый кашель: «Кх-хах! Кх-хрумф!» – потом шаги и догадались, что их разглядывают в глазок.

– Кто вы? Что вам нужно? – послышался голос, приглушенный ларингитом и толщиной двери.

– Мы проходим стажировку в ежедневнике «Рупор», – старательно выговорил Жильбер голоском, который он считал девичьим, – и хотели бы поговорить с вами несколько минут.

– Мне нечего вам сказать. Я болею, кх-кхах!

Жильбер предвидел такую реакцию и заранее подготовил контраргументы.

– Понимаете, мы бы не хотели, чтоб про господина Эдгара болтали невесть что. Ваше свидетельство, мадемуазель, очень важно. Вы его племянница. Вы хорошо его знали. И потом, мы в газете такие же стажеры, как вы, насколько я знаю, в парикмахерской…

Жильбер подмигнул Джефферсону. Вот он и пустил в ход свое секретное оружие. Молодые стажеры должны проявлять солидарность, как же иначе?

– Я болею, – повторила Кароль.

И после недолгого молчания:

– Ну ладно. Но только несколько минут. И никаких фотографий.

– Конечно-конечно! – радостно заверил Жильбер.

Очень скоро стала понятна причина последнего запрета: Кароль, которая открыла им дверь, имела очень мало общего с изящной, аккуратной Кароль из парикмахерской. Она была в халате и шлепанцах, непричесанная, ненакрашенная. Глаза красные – и от болезни, и, несомненно, от слез. Что же касается голоса, он был примерно как у осленка, который учится реветь, но у него не получается. Все это, однако, не помешало Джефферсону счесть ее очаровательной. То было очарование, менее бросающееся в глаза, но более берущее за душу, вот и все.

– Репортерские удостоверения показать? – спросил Жильбер, едва переступив порог.

Джефферсон чуть за голову не схватился. Ну какая нелегкая дернула этого дурня предлагать чего не просят?

– Да, пожалуйста, – сказала Кароль. – Извините, но – кха-кх-хах! кхах! – мне и правда так было бы спокойнее.

Оба принялись рыться в сумочках, а хозяйка отошла взять бумажный платочек из пачки, лежащей на столике в гостиной. Джефферсон испепелил друга взглядом. Провалить расследование, не успев к нему приступить, в первые же секунды, – это был высший пилотаж! Теперь оставалось только убраться подобру-поздорову.