Следовательно, такая практика – если бы только это была действительно практика, а не просто диковинный случай, – никак не должна существовать. Гендерная сегрегация в Афганистане – одна из самых строгих в мире, что делает подобный поступок немыслимым, твердили мне. Даже опасным.

И все же настойчивые расспросы среди афганцев открывали иную, пусть и путаную, точку зрения. Мой спутник и переводчик (мужчина) как-то походя заметил, что он слыхал о своей отдаленной родственнице, которая одевалась как мальчик, но никогда ее не понимал, да и не придавал этому особого значения. Другие афганцы порой пересказывали единичные слухи о таких девочках, но в один голос советовали мне не поднимать эту тему: совать нос в частные семейные дела и традиции всегда было не самым разумным поступком для иностранца.

Один афганский дипломат в конечном счете рассказал, что сам был свидетелем подобного случая, припомнив одного своего приятеля по дворовой футбольной команде еще во времена правления Талибана, в 1990-е годы. Однажды этот приятель попросту исчез, и несколько товарищей по команде отправились в поисках парнишки к нему домой. Его отец вышел на порог и сказал, что, увы, их друг больше не вернется. Он снова стал девочкой. Двенадцатилетние мальчишки, толпившиеся на улице возле дома, потеряли дар речи.

Это, однако, была аномалия, как уверял меня тот дипломат. Вину за любые подобные отчаянные и нецивилизованные шаги можно целиком и полностью списать на ужасы эпохи Талибана. Снятый в 2003 г. афганский кинофильм «Усама» тоже рассказывал историю юной девушки, которая во время правления Талибана маскировалась под мальчика. Но это, дескать, был чистый вымысел. И кроме того, теперь в Афганистане наступили новые, просвещенные времена, уверял меня дипломат.

Но так ли это на самом деле?

Мне как репортеру такой одинаково агрессивный отпор со стороны как экспертов-иностранцев, так и афганцев показался интригующим. Что, если он указывает на нечто большее, чем одно только семейство Азиты, – на явление, которое могло бы заставить задуматься: а что еще мы упустили в наших десятилетних попытках понять Афганистан и его культуру?

Я надеялась, что у Кэрол ле Дюк, возможно, найдется, что сказать на эту тему. Кэрол, со своими рыжими волосами и расшитыми бижутерией шелковыми шальварами, кажется, никогда не высказывала самоуверенных и часто повторяющихся тезисов об афганцах или о том, что нужно их стране в плане основ понимания западных ценностей. «Я ни в коем случае не назвала бы себя феминисткой, – сообщила она, к примеру, когда мы с ней только познакомились. – Нет-нет, пусть этим балуются другие».

Напротив, Кэрол принадлежит к тем людям, которые всячески сторонятся общества экспатов, предпочитая общаться с афганскими семействами, с которыми она подружилась много лет назад, когда в период правления Талибана в страну допускалось гораздо меньше иностранцев, чем теперь. Многие считают, что она – обладательница самой острой коллективной памяти в Кабуле, и о ней идет молва как об одной из немногих женщин, ведших переговоры с Талибаном, когда это движение было у власти.

Кэрол прибыла в эту часть света в 1989 г., после развода. Она могла бы более чем комфортно жить в Англии до конца своих дней, но предпочла другое.

– Ненавижу путешествовать и просто проезжать по разным местам. Люблю узнавать людей поближе. Углубляться, – рассказывала она мне. – И вот до меня дошло, что в свои 49 лет я – совершенно свободная женщина.

На протяжении двух десятилетий, проведенных с тех пор в Афганистане и Пакистане, она работала в неправительственных организациях и была консультантом правительственных служб. Имея ученую степень антрополога, полученную в Оксфорде, она участвовала во многих исследованиях, предметом которых были афганские женщины, дети и политика.

Кэрол твердо придерживается убеждения, что чай, ароматизированный молотым кардамоном и поданный в чашках из костяного фарфора, делает любую катастрофу – а Кабул повидал немалую их долю – чуточку менее невыносимой. Она живет в скромной роскоши в каменном домике персикового цвета, окруженном ухоженным садом с двумя павлинами, «потому что они радуют глаз красотой». Зимой ее камин представляет собой редкое явление для Кабула: он на самом деле топится. А летом широкие ротанговые кресла под медленно крутящимся потолочным вентилятором делают местный август чуть более пригодным для жизни.

Каждый афганец, работающий в таксопарке, который обслуживает постоянно живущих здесь иностранцев, знает ее обнесенный оградой дом на грязноватой кабульской улочке просто как «Дом Кэрол», и местные говорят о ней с любовью и уважением, приберегаемыми для тех, кто, приехав сюда, стал частью местной истории, которая началась отнюдь не с последней войны.

Однако временами Кабула становится «чересчур много» даже для Кэрол, и она летит самолетом «на дачу» в Пешавар, неистовый пакистанский город, который некогда контролировали британцы и где проводил лето афганский монарх.

Сегодня Пешавар считается одним из самых опасных мест в мире. Он настолько кишит исламистами-экстремистами, что лишь немногие жители Запада поедут туда добровольно, а если и едут, то обычно под почти военной охраной. Но для Кэрол, привыкшей гулять по Кабулу пешком с абсолютным пренебрежением к тому, что иностранцы называют «секьюрити», и отказывающейся убирать кричаще-яркие волосы под головной платок, Пешавар – это всего лишь чуточку более сложное существование. Разумеется, аэропорт – это «ужасная суматоха», говоря ее собственными словами, где вместо гостиничного регистратора к ней всегда подходит «мистер Спецслужба», заподозрив в ней американку. И всякий раз Кэрол с огромным удовольствием заявляет, что она – британка. И ничего более.

– Кстати, не желаете ли особого белого чая – или нам попробовать особого красного? – спрашивает она меня в ресторане, выслушав рассказ о моих затруднениях. Кэрол кивает официанту, и он наливает нам нелегальное красное вино из щекастого синего чайника.

Кэрол не видит в том, что афганскую девочку воспитывают как мальчика, ничего невозможного:

– Если ты женщина в такой стране, как Афганистан, странно, если тебе не хочется перейти в другую категорию! – восклицает она. В сущности, эта идея ее развлекла: она тешит в Кэрол дух противоречия.

Хотя Кэрол ни разу не замечала подобной практики в отношении детей, она действительно припоминает одну поездку несколько лет назад, когда она с небольшой командой гуманитарных работников отправилась в провинцию Газни – оплот Талибана. Мужчины и женщины одной племенной деревни жили в условиях строгого разделения, и когда Кэрол была приглашена на чай в женские «покои», она с удивлением обнаружила живущего среди женщин мужчину.

Женщины называли его Дядюшкой, и человек этот, похоже, пользовался особым статусом в деревне. Женщины подавали ему чай и относились к нему с большим уважением. Внешность его была сурова, но лицо отличалось несколько большей мягкостью, чем у прочих мужчин. Потребовалось некоторое время, а заодно и пара доброжелательных намеков, чтобы Кэрол поняла, что Дядюшка на самом деле был пожилой женщиной в тюрбане и мужской одежде.