Рождество Тур и Лив встречали отдельно друг от друга. Тур запланировал отдых с ночевкой в горах, попросив Лив, если что-нибудь случится, писать «до востребования». Вместе с двоюродным братом Гуннаром Ниссеном и верным Казаном он отправился на плоскогорье Тролльхеймен; там они построили иглу в качестве базы для своих вылазок. Он любил горы, и хотя на этот раз было холодно, поход проходил наилучшим образом. Мысль о большом городе кидала его в дрожь.

В поселке он сходил на почту, которая находилась на железнодорожной станции, и, конечно же, там его ждало письмо от Лив. Почерк у Лив был крупный, круглый, разборчивый. Тур распечатал письмо.

Буквально с первых строк он понял, что ничего хорошего от письма ждать не приходится. Лив, как обычно, сразу перешла к делу. Она писала, что «эксперимент обречен на неудачу». Отец сделал все возможное для ее учебы в университете, и разве может она вот так просто уехать и огорчить его? Пусть уж лучше путешествие в неизведанные края останется всего лишь «прекрасной мечтой».

Некоторое время назад, проведя всего несколько дней в Осло в качестве новоиспеченной студентки, она написала отцу: «Большое, большое спасибо за то, что позволили мне быть здесь и учиться. Я знаю, чем тебе и маме пришлось ради меня пожертвовать. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были довольны мной, а жертва не оказалась напрасной».

Но вскоре Лив обнаружила, что порадовать родителей не удается, и поэтому, сидя в ноябре за столом экзаменатора, она чувствовала себя «такой несчастной, такой несчастной». Она так старалась, читала, зубрила — и вдруг едва не провалилась. И это на философии, которую она считала такой интересной! «Милый, милый папа! Я на одно надеюсь, что вы мне верите, когда я говорю, что я готовилась, и что вы не жалеете, что разрешили мне учиться».

Ей поставили три балла — ту же оценку, что и Туру год назад. Ни хорошо, ни плохо по шкале от одного до четырех баллов, но Лив оценка показалась отвратительной. И дав себе слово не посрамить отца и мать, она решила заняться изучением экономики под руководством профессора Рагнара Фриша, о чем и сообщала Туру, хотя будет «ужасно тяжело справиться с этим за три года».

Тур окаменел. Они потратили все лето и осень на подготовку к путешествию, и теперь Лив просто выходит из игры! Неужели празднование Рождества с родителями в Бревике заставило ее передумать?

Он не удовлетворился ее объяснениями; он считал, что она обманула его — в сущности, предала. Подготовка к осуществлению его плана продвинулась так далеко, что уже не терпела помех. Оставался всего лишь год до того дня, который они наметили для отъезда, и тут она присылает ему отказ на серой бумаге! Тур кипел от гнева!

Он попрощался с кузеном, который жил в Тронхейме, и собрался отправиться поездом в Осло, но потом передумал — взял собаку и снаряжение и снова отправился в горы. Погода не слишком радовала; кроме того, зимние дни были коротки. Осторожность требовала, чтобы он оставил свою затею, но письмо Лив вывело его из себя, и он искал одиночества. Туру требовались более сильные впечатления, нежели ему могли дать долгая поездка на поезде и скучные улицы столицы.

Словно второй Фритьоф Нансен он бросился на склон, утопая в рыхлом снегу, засыпавшем березовый лес. Тур хотел перейти через горы Довре и спуститься вниз где-нибудь в долине Гудбрандсдален. Переход должен был занять несколько дней, но для него это, в сущности, не имело значения. Казан тащил сани, в которых было достаточно провизии. Он хотел добраться до границы леса, а там по ровной местности путь им предстоял быстрый и легкий.

Любитель походов. В горах Довре. Туру больше нравилось в горах, чем у фьорда

Но на самом деле все оказалось не так просто. Вверху, на плато, погода совсем испортилась. Следовало бы вернуться, но Тур отчаянно, шаг за шагом, шел вперед, сквозь ветер и метель, ничего не видя из-за снежных кристаллов, залепляющих глаза. Теперь уже никто не назовет его слабаком, — он словно преодолевал детскую избалованность.

Внезапно Тур поскользнулся и сошел с невидимой тропинки, идущей по гребню. Он с трудом удержался на ногах, но когда обернулся, собаки не увидел.

— Казан!

Он кричал, но знал, что кричит напрасно, потому что в воющем ветре сам едва слышал собственный голос. Как будто гигантский ледяной кулак беспощадно сжимал его. На санях, которые тащил Казан, остались палатка, спальный мешок, запасы провизии. Без собаки ему никуда не дойти, и тут, прямо в середине испытания на мужество, в нем проснулся страх.

Тур однажды уже испытывал такой страх, когда в пятилетнем возрасте оказался в ледяной воде пруда Херрегорд, недалеко от их дома на улице Стенгатен. Пруд принадлежал отцу — тот купил его, чтобы зимой иметь вдоволь льда для пивоварни. Сначала Тур стоял вместе с несколькими мальчиками постарше и восхищался работниками, которые вырезали блоки льда большой пилой и грузили их на сани. Когда работники уехали, мальчишки высыпали на лед, и самые смелые принялись прыгать с льдины на льдину в проруби, оставшейся после ледорезов. Туру тоже хотелось попробовать, это выглядело так здорово, и он прыгнул прежде, чем осознал, что делает. Но он был недостаточно ловок, льдина опрокинулась, и мальчик оказался в воде.

Тур барахтался, вновь и вновь пытаясь выбраться на поверхность, но ничего не получалось — он уходил под лед, в темноту, и над ним была крыша, о которую он бился головой. Потом он уже ничего не помнил. В себя он пришел уже на берегу; кто-то, должно быть, ухватил его за ногу и вытащил наружу. Чей-то голос сказал, что он мертв. Услышав это, Тур заревел так, что мальчишки испугались, а он поднялся на ноги и, мокрый до нитки, побежал домой. Мать закутала его в теплое одеяло, а позже пришедший с работы отец, встал перед его кроватью и прочитал «Отче наш».

«Отче наш» не помешал бы ему и сейчас… Но, замерзая на беспощадном ветру, он вдруг увидел, как Казан борется с метелью. Сани перевернулись на склоне, и неудивительно, что пес отстал, — ему пришлось тащить их полозьями кверху.

Стало ясно, что они больше не могут на равных бороться с непогодой, и Тур устроил своеобразное убежище за санями, залез в спальный мешок и прикрыл себя и Казана чехлом от палатки. О том, чтобы поставить палатку, нечего было и думать.

Гренландская лайка. Казан следовал за Туром повсюду

Итак, Лив больше не хотела ехать с ним. Она не была до конца уверена в своем решении раньше, и, возможно, она и сейчас ни в чем не уверена. Впрочем, формулировки в письме не оставляли надежды. «Никогда это не стало бы большим, чем прекрасная мечта». Неужели она только лишь мечтала? Нет, этого не может быть. Просто ее замучила совесть, когда она осталась с родителями. Она ведь у них одна. Тур испытывал похожие угрызения совести. Он ведь тоже был единственным ребенком в семье, и, возможно, поэтому до сих пор не осмелился рассказать что-либо матери, не говоря уж об отце. Он понимал, что лучше начать с матери. Только если она будет на его стороне, ему удастся уговорить отца. Последнее было важно: только отец мог дать денег на осуществление его плана — без этого все превратилось бы в прах. Одна только дорога на Тихий океан стоила целое состояние.