На быт они внимания обращают мало. Чтоб там годами надрываться ради собственного домика, или отказывать себе в лишнем куске, чтоб жене обновку на ярмарке купить, или рыдать семьей, что с князем уж который год не расплатиться – не, мы выше этого. Мы такие былинные патриоты.

Не люди, а помесь Васнецова с Псалтырью. Не портили девок, не вешались от несчастной любви, не крали у соседей, не выслуживались перед князем, не откупали правдами-неправдами сына от армейской рекрутчины, не завидовали богатым и удачливым, не радовались обновке, не хохотали беспричинно в юности, не чернели от горя при смерти близких.

Боже мой, они же были точно такие же, как мы сейчас. Чего-то не знали – зато знали другое; объем информации в мозгу всегда тот же. И так же всего хотели, и так же надеялись, и так же мечтали о справедливости, и хотели счастья детям, себе-то уж ладно.

И у них, наших братьев и друзей, близнецов, сдвинутых временем в собственные предки, были те же представления о родине. И о врагах. И о пользе своего народа. И об общем благе, которое выше личного. И о том, что власть всегда все повернет себе на пользу. И об изменениях, которые необходимы и во внешней политике, и во внутренней. Чтоб не смели чужаки нам со стороны диктовать, как жить – у нас свои традиции и свои ценности, они нам дороги. И чтоб власть меньше под себя гребла, а больше бы о людях заботилась, жить им нормально давала.

И бояре преследовали свою пользу, а церковь – свою, а смерды мечтали о своей, а у князей болела голова, как всех примирить, и в кулаке держать, и казну наполнить, и у татар в милости быть. И ценились, как всегда, хитроумные и понятливые люди, которые могли сообразить и подсказать, как князю укрепить власть и разжиться добром, а чтоб при этом еще подданные ему верили, любили, уважали и гордились. А вдобавок боялись и пикнуть не смели! И на сторону не глядели.

Тяжела княжья шапка. Мономах не один был такой озабоченный.

…И вот когда ты проникнешься отчетливым осознанием, что русские в середине XIV века были точно такие люди, как мы все здесь и сейчас – вот только тогда можно начинать разбираться в истории. Можно уже пытаться.

Потому что многознание фактов уму не научает. И повторить в стотысячный раз трафаретное их толкование может любой дурак.

А история – это: почему же так, черт возьми, произошло? Кому и какая была с того конкретная выгода? Какие были мотивы? Чего надо было людям, которые в этом участвовали? Какова истинная, глубинная, базовая логика и причинность всей катавасии, в которую ты влез?

А для этого сначала надо подготовить поле работы. Это: выложить все принципиальные факты – и прежде всего непонятные, странные, необъяснимые.

Искать корни странных и необъяснимых фактов и рыть вдоль них: откель растет? Чьим соком питается? Где основа корневища, где тело грибницы этих затейливых исторических нитей, которые вылезают наружу столь яркими и дикими грибами? Из тех грибов хлебать похлебку – галлюцинации закружат.

И вот когда картина и карта фактов обнажена – тогда можно начинать разбираться, что все это значит.

…А жизнь на Руси 1360—70 годов была настолько сложна, изменчива, стремительна и противоречива, что с нахрапа фиг поймешь.

А людишки в этой жизни были сложны и противоречивы, как всегда: добрые и жестокие, подозрительные и доверчивые, коварные и наивные, мечтатели и убийцы, грабители и пахари, верноподданные и бунтовщики – и все это в одном лице. И пока ты личика этого не разглядел, выражения глаз прищуренных не разобрал – ничегошеньки ты не понял. Дела перечислил, а страсти и замыслы тайной остались.

Ты, главное, считаешь себя ну всяко чуток умнее их, потому что наперед знаешь все их ошибки и просчеты. Зная все – из умных книг, из мыслей и пересказов других людей – ты невольно воображаешь, что на их месте не совершил бы их ошибок. Тебе же все ясно. И ты поступил бы верно. И добился успеха. А так – тебе явно их умственное несовершенство. И свое умственное превосходство.

Живая собака гордо сравнивает себя с мертвым львом. А ты с живым сравни.

Дурак ты, дяденька, и мысли твои дурацкие. Ты сам-то многого в жизни добился? Достиг высоких высот власти? Шансов не упускал, вокруг пальца тебя не обводили, как лоха не кидали внаглую? Ты твердо знаешь, как добиться в жизни всего желаемого – а ведь о власти и богатстве великого князя не мечтаешь, а? Ты много битв выиграл, интриг сплел, престолов занял? Молчи, вошь ничтожная в складке истории.

А история – это смысл происшедшего, а не его оболочка.

Четырем профессиям можно уподобить работу историка.

Первая – это работа разведчика-аналитика.

Такой разведчик не имеет доступа к ранее не известным секретным архивам и документам. Не осуществляет слежку за объектами наблюдения. Строго говоря, он знает лишь то, что может узнать каждый. Работает с открытыми источниками: газеты, мемуары, речи политиков и экономическая информация. И на основании известных фактов, вычленяя некоторые из множества, он вскрывает систему действий, засекреченную к упоминанию. Ищет взаимосвязи разрозненных событий, ставя вопросы: зачем, почему, с чего бы, для чего это нужно и кому выгодно?

Он складывает разбросанные цветные стеклышки в стройную мозаичную картину Чертит контурную карту тщательно скрываемого секрета.

Вторая непростая работа – это врач-диагност. Он считает пульс и мерит давление, смотрит язык и стукает по колену, выслушивает дыхание и интересуется температурой. И сообщает, чем человек болен и как лечиться. Заметьте – посмертного эпикриза, этого исчерпывающего аргумента бесспорной достоверности, у диагноста нет. Результатов вскрытия нет. Носитель последней истины – патологоанатом. Но диагност, к счастью, обходится без вскрытия. Знание общей картины болезни позволяет установить истину по нескольким разрозненным, но характерным симптомам.

И третья профессия – это реставратор картин. Ему надо смыть с драгоценного холста позднейшие верхние слои копоти и красок. Это занятие требует огромной бережности и знаний – чтобы не снять лишнего и лишнего не оставить. Чтоб открыть прежний живой цвет и закрепить его. А для того необходимо хорошо разбираться в живописи предполагаемой эпохи, в жанровых особенностях, в манерах знаменитых живописцев. И в случае удачи – из-под потемневшей мазни открывается шедевр, неожиданный в сиянии своей красоты.

Ну и четвертый – следователь. Подследственный сидит перед ним на стуле, курит предложенную сигарету, пьет чай и искренне убеждает в своей невиновности. У него прекрасная трудовая биография, благородные взгляды, он помогает окружающим и душой болеет за родину. Все повороты биографии продиктованы гуманными взглядами. А следователь суммирует в уме нестыковки такого литературного, вызывающего доверие рассказа – и врубает неожиданные вопросы. А откуда деньги на новую квартиру? А откуда у жены кулон пропавшей родственницы?

А чем вы болели пять дней в сентябре, больничный можно ли глянуть, а то в поликлинике записи нет? И через неделю благородный человек трясущимися руками пишет чистосердечное признание. А отсидевший год ни за что бедолага выходит на свободу со снятой судимостью.