церемонии только развращали нравы, и потому старались всеми силами воспрепятствовать подобным процессиям и празднествам.

Соборы, папы и епископы рассылали запрещения и предавали анафеме непослушных. Морис де Сюлли, епископ Парижский, в конце XII века и Одон де Сюлли в начале тринадцатого столетия строго запрещали подобные церемонии, но все эти заботы епископов были совершенно напрасны; народ вышел из повиновения и продолжал справлять праздник глупцов со всеми сопровождавшими его неприличными церемониями; так это продолжалось более двухсот пятидесяти лет. В 1444 году богословский факультет в Париже, по словам Мезерея[19], написал по просьбе епископов письмо ко всем прелатам и ко всем епископам, чтобы прекратить все увеселения подобного рода. В 1435 году декретом Базельского собора запрещались не только празднества глупцов, но даже и маскарады, а те духовные лица, которые допускали в своих епархиях подобные увеселения, отрешались на три месяца от должности. Словом, на каждом соборе, которые следовали один за другим, в XV и в XVI столетиях постоянно издавались декреты, запрещающее все церемонии, подобные празднеству глупцов.

Светские власти присоединились к духовным и также всеми силами старались искоренить все неприличные процессии и торжества. Так, в 1552 году Дижонский парламент издал циркуляр, в котором строго запрещалось переодевание мужчин в женские платья, ношение масок, а также и все неприличные церемонии: послушникам же угрожало строгое наказание: их отдавали под суд как преступников. Этот циркуляр был прочитан всенародно, и затем несколько сот его экземпляров были расклеены на дверях приходских церквей и на углах улиц.

Соединенными силами духовных и светских властей удалось наконец совершенно искоренить обычай праздника глупцов и тому подобных церемоний. Однако шутовства нельзя было искоренить совершенно; многие протестантские пасторы позволяли себе говорить такие проповеди, которые возбуждали в публике смех. Вообще, пасторы любили жестикулировать, повышать и понижать голос, что выходило у них несколько театрально. Часто эти пасторы для объяснения догматов религии делали такие странные сравнения, что невольно приводили слушателей в сильное недоумение. Правда, некоторые из этих проповедников делали это не из шутовства, но совершенно по неведению, вовсе не имея и в мыслях, что их странные сравнения могут вызвать улыбку на устах их слушателей; также были и такие проповедники, которые умышленно присоединяли шутовство к своим проповедям. М.А. Канель в одной из своих книг, озаглавленной «Исторические исследования относительно шутов французских королей», приводит массу интересных документов по поводу подобных проповедников; из них особенно были замечательны Мишель Мено и Оливье Майяр. Первый из них был из ордена кордельеров[20]; он родился около 1450 г. и умер в Париже в 1518-м или 1519 году. Его прозвали Лангдор (золотой язык). Оливье Майяр родился в Бретани в 1440 году, умер в 1503-м и был проповедником при дворе Людовика XI. Однажды Майяр, говоря проповедь на сюжет о состоянии души в чистилище, между прочим сказал: «Когда эти души слышат, что за их упокой опускают деньги, которые издают звук тин, тин-тин, то они начинают радоваться и смеются: ха! ха! ха! хи! хи! хи! Мишель Мено, делая в своей проповеди выговор женщинам, что их сборы в церковь бывают уж слишком продолжительны, между прочим, говорил: “Скорее можно очистить конюшню от навоза, в которой стояло сорок четыре лошади, чем женщина окончит свой туалет”».

Наконец, еще Жан Раулен. Он родился в 1443 году и умер в 1514-м. Под конец своей жизни, в 1497 году, он удалился в аббатство Клюни. Он был современником Мено и Майяра и также потешал своих слушателей, рассказывая им об одной вдове, которая хотела выйти замуж за своего слугу и которую священник ее прихода послал спросить совета у колоколов. До свадьбы вдова слышала, как колокола ей говорили: «Возьми твоего слугу, возьми твоего слугу!» А после свадьбы те же колокола ей говорили: «Не бери твоего слугу, не бери!»

Здесь, кстати, упомянем еще о том, что многочисленные изображение фигур глупцов встречаются как на наружных, так и на внутренних стенах многих соборов. Так, в деревне Шампо, находящейся в двенадцати километрах к северо-востоку от Мелуна. в тамошней церкви находится множество изображений крайне странных и между прочими три головы шутов в остроконечных колпаках и с погремушками. Здание этой церкви относится к двенадцатому столетию. Точно так же в одной из парижских церквей, построенной в XV веке, мы видим разные украшения, изображающие епископа с шутовским жезлом в руках и монаха в колпаке с ослиными ушами и также с шутовским жезлом в руке.

Можно безошибочно сказать, что между всеми этими шутами очень мало разницы: все они похожи друг на друга, как те, которые ютились в монастырях или которые жили в замках у вельмож, или, наконец, те, которые как вольные птицы бегали по дорогам в самых странных костюмах и смешили народ; они зарабатывали себе хлеб, переходя из одного города в другой, появляясь на рынках и ярмарках или же стараясь подстеречь какого-нибудь принца или знатного вельможу, чтобы потешить его своими выходками и шутками и за это получить или приглашение на ночлег, или немного денег, чтобы иметь возможность продолжать свой путь. Иногда эти шуты путешествовали целыми партиями в сопровождении музыкантов, которые играли на различных инструментах или рассказывали сказки, тогда как сами шуты выделывали разные фокусы, кривлялись, затевали различные игры и всячески старались потешать народ. Иногда они показывали обезьян, собак и других дрессированных животных; часто эти шуты, собираясь труппами, разыгрывали целые сцены; то они представляли ссору женщин, то изображали пьяных, а иногда давали и драматические пьесы. Так, Жаль в своем «Критическом словаре биографии и истории упоминает о некоторых из этих бродячих шутов, которые часто давали представления в присутствии коронованных лиц, как, например, Карла VI и королевы Анны Бретанской.

Конечно, эти бродячие шуты носили самые разнообразные костюмы, которые, только за исключением некоторых общих атрибутов, мало отличали их от обыкновенных людей; правда, они одевались в самые пестрые лохмотья, как обыкновенно одеваются уличные фигляры. Что же касается тех шутов, которые состояли при особе или коронованного лица, или какого-нибудь вельможи, то для них шили особый «костюм шута», всегда почти одинаковый, хотя тут и была некоторая разница в деталях. В одной небольшой поэме XV века, где каждое сословие выражает свое желание, то и шут, между прочим, говорит: «Я желаю прежде всего такие вещи, которые мне грезятся и день, и ночь: во-первых, я хочу иметь хороший жезл и колпак с большими ушами и такими побрякушками, которые гремели бы на славу; я забуду о всякой тоске и печалях, а буду танцевать на