Краснолицый тем временем обошел «мерседес» и открыл противоположную дверцу. Потом осторожно поднял покойника за плечи, и тут мое внимание привлек блестящий цилиндрик, до тех пор спрятанный под телом. Он прокатился по сиденью и упал на пол. Полицейский нагнулся и подобрал его.

— Мединал, — прочел он и нахмурился.

— Это снотворное, — сказал я. — Наподобие веронала.

Он взвесил цилиндрик на ладони, задумчиво посмотрел на меня. Потом отвинтил крышку и заглянул внутрь.

— Пусто?

Он кивнул и секунду стоял в нерешительности, вертя в пальцах находку. Потом вдруг исчез из дверного проема; бросив взгляд в заднее стекло, я увидел, что он разговаривает с коллегой. Похоже, они что-то решили, потому что второй пошел к дороге. А немного погодя донесся шум мотора, и краснолицый вернулся на прежнее место.

— Ничего не трогайте, — предупредил он.

— Из-за отпечатков пальцев? — поинтересовался я.

Он покачал головой и сухо заметил:

— Отпечатков пальцев не осталось. Машина слишком долго пробыла в воде.

Он осторожно уложил труп на сиденье в той же самой позе. Наклонился к приборной доске, внимательно ее осмотрел.

Как и следовало ожидать, аккумулятор сел. Удивило меня, однако, совсем другое. Акселератор был вытянут почти до упора, а рычаг переключения передач стоял на первой скорости. Я обратил на это внимание полицейского.

— Вижу, — буркнул он, достал блокнот и начал писать, а я вспомнил, что пора взяться за камеру.

Поднявшись по склону, я сделал несколько обзорных кадров: бухта и буксир, извлеченный из воды «мерседес» и спасатели на переднем плане. Тем временем подъехала «скорая», а еще через несколько минут вернулся патрульный автомобиль, который остановился чуть поодаль. Из него вышел коллега краснолицего полицейского, следом — трое штатских. Судя по снаряжению, один из троих — явно фотограф. Второй нес маленький саквояж, и я заключил: это медик. Третий — шустрый коротышка с усиками и зонтиком, — похоже, какое-то полицейское начальство. Он первым спустился на берег, где его, браво козырнув, встретил краснолицый.

Когда и где я видел этого коротышку? Его лицо казалось мне знакомым. Я тщетно ломал голову — нет, не помню. К тому же у меня были другие заботы. Если я намерен сделать репортаж, нужно кое-что записать для памяти. Через дорогу лежал большой валун. Я уселся на него и начал писать.

Кричат… зовут, что ли, кого-то? А теперь вот в свисток свистят… И крики, и свист я слышал уже с полчаса, но не обращал на них внимания. И только сейчас сообразил: зовут сбежавшую собаку.

Я не ошибся. Ко мне направлялся какой-то человек. Мужчина, который недавно подъехал на такси. С виду ему было лет сорок, крупный, вальяжный блондин.

Подойдя, он учтиво поздоровался и спросил:

— Вы, случайно, не видели здесь черно-белого фокстерьера?

Я сказал, что, к сожалению, не видел, но сообщил ему все слышанное от Оскара Карлсона и его невесты.

Блондин вздохнул.

— Мы его заперли, а он, видно, выскочил через кухонное окно.

— И часто он убегает в лес? — спросил я.

— Несколько раз бывало, но так долго он еще никогда не пропадал.

Сперва я хотел рассказать, что, подъезжая к Блокхусудден, слышал собачий лай, который затем сменился истошным визгом, но, в конце концов, промолчал, не решился. Не известно еще, та ли это собака, а поднимать тревогу без нужды нет смысла.

Я обещал, что в случае чего дам знать, и он, поинтересовавшись напоследок, что происходит здесь на берегу, ушел, вертя в руках свисток.

Не успел я вернуться к своим записям, как меня опять отвлекли.

— Что вы здесь делаете? — произнес вдруг чей-то голос, я поднял взгляд и увидел перед собой усатого коротышку.

— А вы? — парировал я.

Он протянул руку и представился:

— Веспер Юнсон, комиссар уголовной полиции.

Я встал и в свою очередь отрекомендовался. Его густые брови взлетели вверх, на лбу от удивления прорезались морщины.

— Та-ак, — протянул он безучастным тоном, который совсем не вязался с оживленной мимикой. — Значит, вы фотограф Харри Фриберг?

Я кивнул.

— Комиссар Линд рассказывал о вас, — добавил он.

Только теперь я, наконец, вспомнил.

— Несколько лет назад мне довелось работать на процессе в городском суде. А вы были тогда свидетелем обвинения, верно?

Веспер Юнсон кивнул, озираясь по сторонам.

— На редкость красивое место, — сказал он без всякого перехода. Потом достал из внутреннего кармана толстый черный блокнот, быстро перелистал, отыскивая нужную страницу, и неожиданно в упор воззрился на меня. — Это же вы были здесь вчера вечером, когда обнаружили свечение! — ошеломленно воскликнул он. — Черт побери, у меня тут записано:

«Фриберг».

— Да, я тот самый Фриберг, — признался я. — Однако первым заметил свечение некий Карлсон, он-то и позвонил в газету. Думал, это светящиеся рыбы.

— А вы, стало быть, поехали фотографировать?

Я объяснил, как оказался участником этих событий.

— Отлично, — воскликнул он, — отлично! Давайте-ка пройдемся вокруг мыса, и вы еще раз все подробно расскажете.

Я не то, что рот открыть — глазом моргнуть не успел, как очутился далеко на шоссе в обществе усатого коротышки.

Мы шагали по дороге, светило солнце, пели птички, а я описывал ночные происшествия. Иногда мне казалось, что Веспер Юнсон вовсе не слушает. Он то и дело останавливался и принимался восторгаться красотами Юргордена. А через секунду задавал вопрос, свидетельствовавший, что он внимательно следит за моим рассказом. Его определенно заинтересовала таинственная лодка (а может, и не лодка), которая пересекла световое пятно, и пассажир которой не откликнулся на мой зов. Я хотел, было рассказать и о пропавшей собаке, но тут он взял меня за плечо: дескать, взгляните. Я взглянул — среди дубов и черемухи виднелись старинные коттеджи.

— Вот где надо жить! — воскликнул он. — Цвет-то, цвет — темно-желтый, как львиная шкура. Такой только здесь, в Стокгольме, и встретишь. Я слыхал, его еще бельмановским называют.

Некоторое время мы шли молча. Понятия не имею, о чем он думал — о трупе в машине или о застройке Юргордена. Я украдкой разглядывал его. Уже не молод, должно быть, лет сорок. Лицо маленькое, круглое, волосы под мягкой фетровой шляпой волнистые темно-каштановые, нос крупный, с легкой горбинкой. Довольно пухлый рот, усы. И они ему идут, а это большая редкость. Я бы не взялся утверждать, что он их подкрашивает и, что его широкие плечи — заслуга портного. Галстук и рубашка подобраны со вкусом, серый костюм сидит, как влитой и тщательно отутюжен. Ну а расхаживать с зонтиком в такое лучезарное весеннее утро и не казаться при этом смешным вообще дано не многим. И комиссар Юнсон, безусловно, принадлежал к этом избранному меньшинству.