Вместо этого она видела усталую и совершенно бесполезную возню в кабинете, полные окурков пепельницы, слышала какое-то слюнявое ворчание по поводу творчества других, нескончаемые сетования на прошлые неудачи, слезливые воспоминания и прочие симптомы больной хронической усталостью души.

Она не получила его, а подобрала. Приютила в своем доме и в своей душе, как блудного, больного и мешающего всем остальным пса. Подобрала и приютила в стремлении получить еще хотя бы капельку его душевного вещества, в котором она всегда так остро нуждалась с тех пор, как они познакомились. Но в его душе ей открылась огромная дыра — зияющая незаживающая рана потерянной жизни, в которой не было ни грамма того благотворного элексира, который он, бывало, дарил, разбрасывал, терял, менял, продавал…. Если бы вдруг, внезапно высох Тихий океан, то зрелище высохшего дна было бы, наверное, менее трагическим, чем то, что увидела она в его душе. Мечты испарились, желания превратились в песок, все более или менее радостные и значительные жизненные события были похожи на мертвых китов и дельфинов, разлагающихся под жарким солнцем на просолёном иле.

В общем, это было мало похоже на счастье.

Но все-таки, однажды…

Был дождь, противный, моросящий, холодный. Он, этот дождь, как будто напоминал о никчемности прошедшей жизни и вызывал в памяти все противное и мерзкое, что случалось с ними раньше. Они сидели в его старенькой машине, работала печка, и, хотя было тепло, душа все равно отдавала холодом и сыростью.

Они молчали. По радио играла какая-то дешевая попса, по улице, съежившись, бегали мокрые и злые уличные собаки, вороны на ветках сидели, уткнув головы в крылья, выставив только клювы, и словно материли про себя этот мерзкий осенний день.

Холодно и противно, противно и холодно. Он курил сигарету за сигаретой, пуская дым и стряхивая пепел в щелку приспущенного стекла. Дым колыхался в тесном пространстве машины, путаясь в его седых волосах. И от этого дыма ей, некурящей, становилось еще холоднее. Она не выносила запах табака, но просить его не курить не решалась — не хотела раздражать. Он стал такой раздражительный в последнее время…

Вдруг из ближайшего подъезда вышел молодой парень. Остановился, посмотрел на небо, съежился, когда капли дождя попали на лицо, и стал похож на одного из бегающих по улице псов. Потом закурил. Через несколько минут из того же подъезда вышла девушка. Осторожно ступая по уже мокрому и грязному асфальту, она выглянула из-под козырька подъезда и тут же спряталась, состроив на своем милом юном личике гримасу брезгливости. Дождь, дождь, а что делать? Она передернула плечами, стряхивая озноб и повернулась к юноше. И замерла.

Парень, бросивший недокуренную сигарету сразу же, как вышла девушка, смотрел на юное создание таким полным любви взором, что с ее лица вмиг исчезло недовольное выражение, а в больших глазах замер бесконечный вопрос: «Неужели ты действительно так сильно любишь меня? Неужели это правда? Неужели?» А юноша просто стоял и смотрел на нее взором, полным большой, неуемной и сумасшедшей любви…

Все это видели из машины и он, и она, и позабыли на время: он — о своей сигарете, она — о его раздражительности, они позабыли о противном дожде и зябком ветре и все смотрели и смотрели на то, с какой нежностью рука юноши гладила волосы девушки, с какой радостной доверчивостью девушка прижималась к нему, с каким трепетным желанием слились их губы в долгом и нежном поцелуе…

Она повернулась к нему и увидела, что он тоже смотрит, и что в глазах его впервые за долгие месяцы их совместной жизни блеснул так хорошо знакомый ей свет. Ее рука легла на его ладонь тем движением и тем прикосновением, которое и она-то уже позабыла, а он, почувствовав ее, вздрогнул и заглянул в ее глаза долгим изучающим взглядом. И она смотрела на него, ожидая чего-то: чуда ли, слова ли, — она сама не знала, чего. И вдруг взор его полыхнул такой любовью, что у нее перехватило дыхание. Они бросились друг другу в объятия, исступленно целуя друг друга: губы, глаза, щеки… Стало жарко, солнечный свет, невесть откуда взявшийся, залил улицу, машину, небо…

Он мягко отстранил ее, завел мотор и рванул с места…

И город одного человека, вдруг проявив под ярким солнечным светом возвратившейся любви все свои дворцы и фонтаны, вновь стал прибежищем для двоих. Они гуляли по тесным мощеным улочкам и по широким бульварам, танцевали на площадях и целовались в сквериках. Солнце грело их своими лучами, а луна освещала им путь своим нереально-таинственным светом. Он показывал ей свои дворцы, а она роняла слезы при виде ее любимых тесных и уютных улиц. Он вел ее по восхитительному лабиринту этих улочек, а у нее захватывало дух при выходе на простор площадей и бульваров. Они дарили друг другу свои города, а с ними — самих себя, и стремились обогнать друг друга в неожиданности подарков и во внезапности восхищения ими… Они снова были счастливы тем, самым высоким счастьем на свете, когда рядом с собой видишь счастливые глаза любимого человека. Черные пустоты одиночества и тоски, так долго отравлявшие их жизни, попрятались под лестницы, скрылись в густой листве парков, залегли в сточных канавах. Они, конечно, ждали времени своего возвращения, но сейчас было не их время. Отгородившись от холодной и сырой осени теплым одеялом, а от опостылевшей суетной жизни — стенами их общего города, они наслаждались друг другом, своей любовью, своим счастьем: таким долгожданным и таким внезапным.

Потом были еще годы и годы жизни, которые приносили с собой все: и радость, и горе. Они целовались по утрам, ссорились вечерами, устраивали друг другу неожиданные свидания днем, они занимались любовью, ругались, и, бывало, не разговаривали часами…

Но вновь и вновь, как к навсегда родному, милому причалу тянуло их корабль во времена самых жестоких штормов к тому волшебному дню, когда города двух одиноких душ слились в один прекрасный город Любви.

И это было бы прекрасной сказкой, если б не случилось на самом деле…