Долговязый Мукомол спустился с чердака и потягивался после сна, хрустя суставами своих длинных рук и ног. При взгляде на его могучее телосложение и энергичную физиономию Лапьер оставил снисходительно-шутливый тон и весьма учтиво попросил сообщить ему нужные сведения. Мукомол в самом деле был осведомлен лучше других, но, послушав его разъяснения, Сюзетта рассудила, что не худо представить его самой госпоже де Бланшемон. Та в это время с сыном сидела за утренним шоколадом в общей зале гостиницы и отнюдь не пришла в уныние, подобно своим слугам, а, напротив, развеселилась, когда ей доложили, что Бланшемон затерян где-то в глуши и разыскать его невозможно.

Представитель здешних аборигенов, приведенный пред очи госпожи де Бланшемон, имел росту пять футов восемь дюймов, что достаточно примечательно в этом краю, где мужчины обычно низкорослы. Он был широкоплеч, хотя и не слишком хорошо сложен, ловок в движениях и обладал весьма выразительной физиономией. У девиц его села он прозывался Красавцем Мукомолом — и прозвище это было им столь же заслужено, как и первое. Когда он обшлагом рукава отирал щеки от всегда покрывавшей их муки, наружу выступала смуглая, очень приятного золотистого оттенка кожа. У него были правильные черты лица, несколько крупные, как весь он, серые глаза красивого разреза, ослепительно белые зубы; длинные волосы, завивающиеся кудрями, как обычно бывает у физически очень крепких мужчин, обрамляли большой выпуклый лоб, говоривший скорее о сметливости и здравом смысле, нежели о поэтической возвышенности натуры. Одет он был в темно-синюю блузу и серые холщовые панталоны; ноги обуты поверх коротких домотканых чулок в грубые башмаки; в руке он держал рябиновую палку, на верхнем конце которой был здоровенный узловатый сук, отчего она смахивала скорее на дубину.

Он вошел с непринужденностью, которую легко было бы принять за дерзость, если бы его дружелюбный, ясный взгляд и широкая улыбка не свидетельствовали о том, что человек он, в сущности, прямодушный, добрый и жизнерадостный.

— Мое почтение, сударыня, — произнес он, слегка приподняв серую войлочную шляпу с широкими полями, но отнюдь не сдернув ее с головы, ибо так ныне заведено: если старик крестьянин, как и прежде, готов с подобострастной учтивостью приветствовать всякого, кто одет лучше, чем он, то крестьянин, родившийся после революции[4], как правило, не расстается со своей шляпой, словно она приросла у него к голове. — Говорят, вы хотите, чтобы я объяснил вам, как проехать в Бланшемон?

Марсель не видела, как Мукомол вошел в залу, и неожиданно раздавшийся громкий, звучный голос заставил ее вздрогнуть. Она живо обернулась, в первый момент несколько удивленная самоуверенным топом говорящего. Но тут вступили в действие особые права красоты: рассмотрев друг друга, мельник и дама, оба в расцвете молодости, сразу же отрешились от того взаимного недоверия, которое поначалу всегда питают люди различного общественного положения. Марсель сочла нужным только, видя, что мельник склонен держать себя несколько фамильярно, подчеркнутой учтивостью своей речи напомнить ему о должной почтительности по отношению к женщине.

— Очень признательна вам за готовность оказать мне услугу, сударь, — ответила она, приветствуя его поклоном. — Соблаговолите же сказать, существует ли пригодная для экипажей дорога отсюда до фермы Бланшемон?

Мукомол тем временем успел сесть, не дожидаясь приглашения. Но, услышав, что его величают сударем, он благодаря свойственной ему от природы незаурядной проницательности тотчас сообразил, что имеет дело с особой, благожелательной к людям и достойной всяческого уважения по своим личным качествам. Он не смутился, но, как бы между прочим, снял все же шляпу и, опершись обеими руками на спинку стула, словно для того, чтобы придать себе уверенности, сказал:

— Есть проселочная дорога, не очень-то гладкая, по ежели ехать осторожно, пронесет; важно только ненароком не сбиться с пути, а так до конца и держаться одной дороги. Я все подробно растолкую вашему кучеру. Но лучше бы вам нанять здесь какую ни на есть колымагу, потому как в последний раз проливные дожди здорово поковеркали дороги по всей Черной Долине, и трудно поручиться, что слабые колесики вашего экипажа не застрянут в рытвинах. Может, и проедете, но ручаться не могу.

— Видно, рытвины у вас нешуточные, и осторожнее будет последовать вашему совету. Но вы уверены, что такая колымага не опрокинется?

— Нет, уж этого, сударыня, не бойтесь.

— Я не за себя боюсь, а за ребенка, потому и высказываю опасения.

— В самом деле, жаль было бы, ежели бы вдруг придавило малыша, — сказал, подходя к Эдуарду, Долговязый Мукомол; лицо его при этом выражало самое искреннее расположение. — Экой славненький, хорошенький мальчонка!

— Только немного бледненький, не правда ли? — улыбаясь, спросила Марсель.

— Да ну, чего там! Даром что не крепыш, зато красив на загляденье. Что, молодой человек, приехали жить в наши края?

— Послушай, дяденька! — закричал Эдуард, цепляясь за шею наклонившегося над ним Мукомола. — Ты такой большой! Подними меня до потолка!

Мельник взял ребенка на руки и, подняв его над головой, пронес вдоль закопченных карнизов залы.

— Осторожнее! — воскликнула госпожа де Бланшемон, несколько испуганная легкостью, с которой этот деревенский геркулес подхватил и нес на поднятых руках ее ребенка.

— Будьте покойны, — отозвался Большой Луи, — я скорей допущу, чтобы сломались все как есть лопастушечки моей мельницы, чем повредился хоть один пальчик этого молодого человека.

Словцо «лопастушечки» очень развеселило мальчика, и он принялся со смехом повторять его, не понимая его смысла.

— Вы не знаете, что это такое? — спросил мельник. — Это маленькие лопасти, такие деревянные дощечки, что на мельничном колесе сидят; вода их толкает, и колесо вертится. Я их вам покажу, коли вы когда-нибудь заглянете к нам.

— Да, да, хочу посмотреть лопастушечки! — громко смеясь и закидывая голову, кричал ребенок, сидя на руках у мельника.

— Да он еще и насмешник, этот маленький плутишка! — промолвил Большой Луи, сажая мальчика на стул. — Ну, мне пора, сударыня, пойду по своим делам. Больше никаких услуг от меня не требуется?

— Нет, друг мой, — ответила Марсель; благожелательность успела взять в ней верх над первоначальной сдержанностью.

— Рад быть вашим другом, ни о чем лучшем и мечтать нельзя! — весело отозвался мельник, и во взгляде его можно было ясно прочесть, что это фамильярное обращение не пришлось бы ему уж так по вкусу, исходи оно от какой-нибудь особы не столь молодого возраста и не столь красивой внешности.

— Вот и прекрасно, — резюмировала Марсель, улыбаясь и краснея. — Буду иметь это в виду.