На ручке висела записка: «Просьба не беспокоить».

Внутри горел свет, кто-то храпел.

Довольно громко, но звук напоминал не раскатистое здоровое урчание, а хрипящий, простуженный хрип.

Мне следовало бы вернуться к себе, но вместо этого я приоткрыл дверь и осторожно переступил порог.

На первый взгляд номер ничем не отличался от моего: широкая кровать у стены, гардероб из темного дерева, телевизор такой же сложной конструкции на шкафчике для напитков, два окна с задернутыми гардинами и два кресла с белыми чехлами.

Кажется, здесь был праздник.

На полу валялось не меньше двадцати пивных банок вперемешку с битыми стаканами и пакетами из-под закуски.

На кровати храпел Томми Санделль, лежал на правой половине, ближе к окну.

Рядом спала женщина, и это удивило меня больше всего.

Она укуталась в одеяло и, похоже, даже не сняла платье. И это не та брюнетка, которую Томми обнимал в «Бастарде».

Лишь подойдя ближе, я увидел, что глаза ее открыты и смотрят в потолок.

В этот момент я понял, что она не дышит.

Томми Санделль, известный художник и музыкант, сопит как паровоз на кровати в отеле рядом с одетой мертвой женщиной.

Ее волосы цвета воронова крыла торчали в разные стороны, а из-под короткого жакета выглядывала футболка с изображением, вероятно, Деборы Харрис – я не мог разглядеть ее из-за одеяла.

Я много повидал на своем веку, но зрелище трупа было для меня в новинку.

Тем более вблизи.

В фильмах очевидцы подобных сцен прикладывают пальцы к яремной вене покойника, чтобы проверить пульс, в моем случае такой необходимости не возникло. Несмотря на полное отсутствие опыта, я ни на секунду не усомнился: женщина мертва.

На какое-то время мне показалось, что она смотрит на меня с укоризной, но вскоре стало ясно: это иллюзия, лицо жертвы бесстрастно. Я собрался закрыть ей глаза, но, опомнившись, решил ничего не трогать до прихода полиции.

Об этом, по-видимому, тоже должен позаботиться я?

Или лучше позвонить на ресепшен и сообщить, что в номере их гостиницы лежит труп?

А может, разбудить Томми Санделля?

Неужели он убил ее? Или она умерла от чего-то другого?

Из-за одеяла я не видел, во что одет Томми Санделль, но на полу возле кровати кучей лежало мужское белье, рубашка и брюки. У шкафа валялись два гитарных футляра, один был открыт, и в нем я увидел красный «Гибсон» – слишком хороший инструмент для такого музыканта, как Томми.

Итак, женщина мертва, Томми Санделль спит. «С полицией можно подождать», – рассудил я. И только тут почувствовал, что в комнате стоит невыносимая вонь. Судя по тому, что она доносилась со стороны Томми Санделля, музыкант сходил под себя.

Я прошмыгнул в свой номер за мобильником.

Фотограф из меня не очень, но я как мог снял кровать, затем крупным планом – женщину и Томми Санделля, белье, бутылки и гитару на полу и только потом набрал номер Карла-Эрика Юханссона.

Он был одним из немногих редакторов, кого еще заботило качество текстов, а не только количество кликов под тем или иным материалом на сайте газеты. Карл-Эрик ответил, и я понял, что разбудил его.

Все правильно. Ночью спят все: женщины, мужчины и дети, если, конечно, они не настолько маленькие, чтобы будить по ночам родителей, вынуждая их спорить до хрипоты, кому идти успокаивать малыша. Я не знал, сколько детей и жен было у Томми Санделля. А он, посапывая передо мной на кровати, в свою очередь, понятия не имел о том, кто лежит рядом и кто стоит над ним с мобильником в руке.

– А… и что тебе понадобилось среди ночи? – Карл-Эрик подавил зевок.

– Понимаешь, случилось кое-что…

– Вот, значит, как, – перебил он. – И это не может подождать до завтра?

– Ни за что не угадаешь, откуда я тебе звоню.

– Не буду и пытаться.

– Я стою в гостиничном номере Томми Санделля в Мальмё. Ты, конечно, знаешь, кто это.

– Знаю. И меня должно удивить то, что ты там стоишь? И так уж необходимо сообщать мне об этом посреди ночи? – Судя по всему, Карл-Эрик разозлился не на шутку.

– Удивительное в том, что рядом с Томми лежит мертвая женщина, – пояснил я.

В трубке стало тихо. Я почувствовал, как Карл-Эрик стряхнул с себя остатки сна и сел на кровати.

– Повтори, – произнес он изменившимся голосом.

– Возле Томми Санделля лежит мертвая женщина.

– А он? Жив?

– Спит. Больше мне сказать нечего.

– Давай-ка еще раз, – вздохнул Карл-Эрик. – Но прежде я хотел бы знать, почему ты так странно говоришь? У тебя вата в носу или ты простужен?

– Нос немного опух, ударился о дверь, – объяснил я. – Это я их первый заметил.

На некоторое время повисла тишина, в которой слышалось лишь равномерное посапывание Томми. Потом снова заговорил Карл-Эрик:

– Ты звонил в полицию?

– Нет, решил начать с тебя.

– Это Санделль ее убил?

– Не знаю, он спит. – Теперь настала моя очередь злиться. – Хочешь, разбужу его и спрошу? Его слова можно будет вставить в репортаж.

– Что за чепуху ты несешь?

– Я все заснял на мобильный. Ты знаешь, я завязал со своей работой, но если тебя интересует, так сказать, the full story…[13]

– Я больше не занимаюсь новостями, как тебе известно. Но ради такого случая кое-кому позвоню… Черт возьми, кончай валять дурака, вызывай полицию!

Я завершил разговор и набрал номер участка, после чего разбудил Томми.

Он не имел ни малейшего представления, где находится, тем не менее я записал его лепет – как говорится, «необходимый минимум показаний», – снял сидящим на постели с закрытым ладонями лицом и только после этого снова позволил ему завалиться. Судя по следам белого порошка вокруг носа – такого же опухшего, как и у меня, – пивом Томми не ограничился.

Я спустился в холл и рассказал о случившемся ночному портье, после чего сел в кресло, взял яблоко из вазы на столике и стал ждать полицию.

Туман на улице рассеялся, сменился самым настоящим ливнем. Холодные струи хлестали по камням мостовой, потоками стекали с высоких гостиничных окон.

Нос болел так, что грызть яблоко было почти невозможно. Но оно оказалось на редкость вкусным. «Гренни смит», мой любимый сорт.

Мальмё, октябрь

Наконец появилась полиция – два человека в мокрых форменных пилотках.