Помню, я решил, что завалы уже начали разбирать, а синева была просто игрой света. Тогда я не знал, что это были важные детали.

Я занес паб в свой альбом. Нарисовал, как он выглядел раньше и как выглядел после разрушения. И название тоже записал. «Джордж».

На каникулах мисс Фарравей раздала нам большие зеленые альбомы, чтобы мы рисовали или записывали все, что было вокруг.

– Все-превсе? – спросил я.

– Все, что тебе интересно, – сказала она. – Или можно вклеить что-нибудь красивое.

Свой альбом я особо не заполнял, только приклеил картинку от хэппи-мила и нарисовал дома, которые видно из окна. А вот рисовать башни было сложно. Они никогда не получались прямыми.

А теперь вот я нарисовал паб.

Откуда мне было знать, что это только начало?

Кроме меня и Гайи, о маме знал еще один человек – мама Майкла.

За пару недель до того, как я рассказал все Гайе, я несколько дней не ходил в школу. Мама перестала вставать с кровати, и я не хотел оставлять ее одну.

Что-то было не так, потому что мама перестала есть. И забыла смыть воду в туалете тоже. Запах становился невыносимым, и мне пришлось прервать игру в тишину и смыть самому.

Я несколько дней не находил улик. Каждый день я приходил домой и по двадцать минут отчаянно искал хоть какой-нибудь знак, что мама выходила из дому, и не находил ничего. По утрам я приносил ей хлопья с молоком, а потом еще что-нибудь вечером, но к еде она не притрагивалась.

Похоже было на Рождество пару лет назад. Я оставил печенье для Санты, но утром оно так и лежало на тарелке. Я спросил у Гайи, что случилось с ее подарком для Санты, и она сказала, что у нее остались только крошки да хвостик морковки.

То же самое было и с зубной феей. Я все клал и клал свои зубы под подушку, а они никуда не девались. Гайя предположила, что проблема в моем квартале, потому она получала серебряную пятидесятипенсовую монетку за каждый зуб.

Но сейчас я понимаю, в чем дело.

В один из тех дней, когда я не ходил в школу, у нас закончились еда и деньги, поэтому я пошел к банкомату с маминой карточкой. Я знал, что лучше так не делать. Я переживал о том, что может случиться, если кто-то меня увидит, но я не ел с прошлого дня и решил рискнуть.

У банкомата стоял старик с палочкой. Я долго прятался за деревом и ждал, пока он закончит свои дела. Наконец старик уковылял прочь. На улице больше никого не было, так что я ввел мамин пин-код и приготовился забрать деньги.

– Ади! – Кто-то позвал меня как раз в тот момент, когда автомат пропищал о выдаче купюр.

Я не оборачивался, просто схватил деньги и побежал домой так быстро, как мог. Я не пошел в магазин и до вечера сидел дома, пытаясь не обращать внимания на урчание в животе.

Через пару часов в дверь постучали. Я не хотел подходить, но потом услышал голос мамы Майкла:

– Я знаю, что ты дома, Ади. Открывай.

Я не двигался с места.

Она добавила:

– Ади, я видела тебя сегодня у банкомата. Мне нужно поговорить с твоей мамой.

После этого я открыл дверь.

Мама Майкла очень долго сидела в спальне моей мамы. Я пытался подслушать, о чем они разговаривали, но они перешептывались так тихо, что ничего нельзя было разобрать.

А потом мама Майкла повела меня к себе в соседнюю квартиру на ужин.

Мы ели курицу с рисом. Мне пришлось сидеть рядом с сестрой Майкла, которая тыкала в меня своей розовой пластиковой вилкой. Майкл на меня не смотрел. Мне кажется, ему не хотелось, чтобы я сидел с ними за одним столом, и он притворялся, что меня нет.

Курицу полили липким сладким соусом. Он был ужасно вкусный. Я бы такой не смог приготовить. Я кушал жадно и облизал пальцы, когда на тарелке ничего не осталось, а потом заметил, что мама Майкла смотрит на меня встревоженно.

На следующий день без четверти девять она уже стояла у нас на пороге. Она ничего не объяснила, и с мамой мы об этом не разговаривали, но я знал, что должен был пойти с ней.

– Ади, ты готов? – звала она. – Мы уходим.

Мне приходилось бегом догонять три фигуры – Майкла, его маму и сестру. Они никогда не ждали меня. Я должен был успеть до того, как они зайдут в лифт.

– Ади, ты готов? Мы уходим.

Каждый день. В одно и то же время каждый день до закрытия школы.

Когда прекратились дожди и все изменилось.

В чем-то школа мне нравилась. Мне нравилось, что ты всегда знаешь, что будет дальше, нужно только посмотреть на расписание. Еще мне нравилось, что наша учительница, мисс Фарравей, всегда была с нами. Каждый день в девять утра она забирала нас с детской площадки, всегда с улыбкой, и никогда не было такого, чтобы она не пришла.

Но больше всего в школе мне нравилась Гайя.

Самой большой радостью для меня было видеть ее улыбку или слышать ее смех, и я всегда ужасно расстраивался, если кто-то ее обижал.

Как в тот день, когда мы сажали семена.

Никогда этого не забуду.

В тот день в школе все говорили о складе, который рухнул, прямо как паб. Некоторые ребята проходили мимо развалин по пути на уроки и теперь рассказывали нам о разбитом стекле и странных металлических штуках, которые от него остались.

Мисс Фарравей пришлось хлопать в ладоши, чтобы мы услышали ее за своей болтовней. Когда все замолчали, она объявила, что сегодня мы будем сажать семена подсолнухов. Даже не глядя на Гайю, я знал, что она улыбается.

Гайя обожала что-то выращивать. Как-то она рассказала мне о маленьком садике, который жил у нее на подоконнике: горшочек с мятой и старый комнатный цветок, который ее мама собиралась выкинуть, потому что он выглядел увядшим, но Гайя его выходила. И она всегда собирала что-нибудь еще. Зеленый листик с тротуара или колючий каштан. Я никогда не видел ее сад, но прекрасно мог его себе представить.

В тот день мы сидели за разными столами. Я выбрал себе оранжевый горшок и попытался нацарапать на нем свое имя. У меня не получалось. Как бы я ни нажимал, карандаш не оставлял следов на пластике.

Потом я посмотрел на других ребят за моим столом. Они писали свои имена на маленьких наклейках. Я отложил карандаш и попытался закрыть рукавом царапины на своем горшке. Поискал взглядом наклейки, но их нигде не было. И спросить я никого не мог, потому что все уже говорили о чем-то другом. Оставалось только поднять руку, позвать мисс Фарравей и объяснить, почему я все прослушал.

Я не делал это нарочно, но иногда, если кто-то, кроме мамы и Гайи, разговаривал со мной, я будто улетал куда-то далеко-далеко. Голоса становились приглушенными, и я переставал понимать, что мне говорили. Многие учителя злились на меня за это, кричали: «Ты меня не слушаешь!», чтобы привлечь мое внимание. Мисс Фарравей так не делала. Она была гораздо добрее и иногда даже повторяла свои слова несколько раз, специально для меня. Но я все равно иногда отвлекался.